Илья Олейников - Жизнь как песТня

– Это что еще за самовольное отлучение? – обиделся я. – По приказу генерала во второй половине дня я должен присутствовать на репетициях ансамбля для подготовки отчетного концерта, что является важным политическим мероприятием.

А Пеньков мне на это вдруг говорит:

– А я, – говорит, – хер положил на твоего генерала. И на политическое мероприятие тоже. У меня, – говорит, – стрельбы на носу.

Хоть он и был психом, но такого подарка я от него, честно скажу, не ожидал. А потому с благодарностью произнес:

– Так и зафиксируем: «Положил хер на командира дивизии».

– Ты что же такое пишешь, паскуда? – взвился Пеньков.

– А что, разве что-то не так? – простодушно удивился я. – Только что вы сами сказали: «Я хер положил на твоего генерала!»

– Так я ж – в переносном смысле.

– Хорошо, – согласился я и приписал: «…генерала Пилевского, причем сделал это в переносном смысле».

И, подумав, дописал: «…а также отказался отпустить на репетицию, срывая тем самым важное политическое мероприятие».

– И куда же ты с этой цидулькой? – сглотнув слюну, спросил старлей.

– Пока в Дом офицеров. А там посмотрим.

Утром я был сброшен с койки. Надо мной склонился Пеньков:

– Московское время шесть часов пятнадцать минут. Понял? Записываю: «Проигнорировал подъем». Справедливо? – И сам себе ответил: – Справедливо!

Отзавтракавши, роту увезли на стрельбище. Сержант Громов из моего взвода все время мазал. Пеньков начал покусывать ногти. Наконец не выдержал и, подбежав к окопу, с криком: «Куды ж ты, сучий потрох, целишься?» шмякнул Громова сапогом по затылку. Ударил, видно, больно. Громов схватился за голову и, успев только сказать: «За что?» – повалился наземь.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться? – крикнул я из своего углубления.

– Ну, чего еще? – огрызнулся Пеньков.

– Если вы не возражаете, то третьим пунктом в свою книжицу я запишу следующее: «Рукоприкладство и избиение рядового состава».

– Порви! – приказал Пеньков.

– Не порву!

– Порви!

– Никак нет. Сказал – не порву, значит, не порву, – уперся я.

– Выйти из окопа! – заорал, срываясь на птичий клекот, старлей.

Я вышел.

– Лечь!

Я лег.

– Встать!

Я встал.

– Лечь!

Я лег.

– Встать!

Я встал.

– Встать! Лечь! Встать! Лечь! – бесился Пеньков.

И я, в точном соответствии с командой, вставал и ложился, только делал это очень аккуратно и очень медленно. Как на кинопленке в рапиде.

– Быстрее! – орал старлей.

– И рад бы, да никак! – смиренно отвечал я. – У меня с координацией плохо. Меня даже от акробатики освободили, когда я учился. Ничего сделать не смогли. Такая у меня неважная координация.

Пеньков плюнул и ушел. После обеда повторилась вчерашняя ситуация.

– Куда? – спросил он.

– В Дом офицеров, по приказу генерала, – отрапортовал я.

– А я на твоего генерала… – запел старую песенку Пеньков, но вовремя спохватился. – Бери лопату и марш на стрельбище. Окопы рыть. А потом – на гауптвахту. На пять суток.

На сей раз комдиву повезло, и мощный детородный орган старшего лейтенанта не лег тяжким бременем на старче-ские генеральские плечики.

– С удовольствием бы, но не могу, – развел я руками. – У меня рваная рана в левом полужопии. Штыком случайно поранился. Показать?

– Не надо! Я хер положил на твою рваную рану! – снова завел любимую пластинку Пеньков.

– Странная у вас манера разговаривать, – вздохнул я. – Я, с вашего позволения, сделаю в книжице еще одну маленькую запись: «Отказался отпустить раненого бойца в санчасть!»

Пеньков офонарел.

– Итак, что мы имеем в итоге? – подвел я черту, не обращая на Пенькова ровным счетом никакого внимания. – Значит, так. Положил мужскую гениталию на командира дивизии. Это раз.

– Чего-чего я положил, – спросил психологически сломленный старлей.

– Гениталию. Х.., по-вашему! – объяс-нил я. – Далее. Попытка срыва политического мероприятия. Два. Избиение рядового состава. Три. Отказ отпустить на лечение бойца – это уже четыре. Ну и пять – ругается матом в строю, что строжайше запрещено уставом внутренней службы Советской Армии. Интересная картина вырисовывается, не правда ли, товарищ старший лейтенант?

Пеньков стоял ни жив ни мертв.

– Вы коммунист, товарищ лейтенант? – спросил я.

Ошеломленный Пеньков кивнул.

– М-да! Сочувствую. Ну, я пошел.

– В санчасть? – спросила тень Пенькова.

– Никак нет. В политотдел. К полков-нику Насырову.

Пеньков сел на скамеечку и схватился за сердце. Я же, четко чеканя шаг, направился в политотдел. Закладывать Пенькова.

«Ну, вот, – подумали вы, наверное, – что за чушь? Пришел какой-то зачуханный солдат и все перед ним на цыпочки? Брехня!» Ан нет. Вовсе не брехня. Я действительно был достаточно яркой фигурой в дивизионном ансамбле. Написал и поставил торжественное действо к очередной Октябрьской годовщине, потом еще несколько. Получил почетную грамоту, подписанную министром обороны, и наконец самое важное – мне покровительствовал сам генерал. Согласитесь, ничто так не окрыляет в армии, как покровительство твоего непосредственного и при этом главного начальника.

Как-то, еще служа в оркестре, я, уж не помню за какой проступок, был отправлен Чумаковым в наряд на кухню. В тот же день в дивизию прибыла кубин-ская делегация, да не просто сама по себе, а с Фиделем Кастро. Их поводили по образцово-показательным казармам, прокатили на образцово-показательном танке, покормили в образцово-показательной солдатской столовой (обед привезли из ресторана «Арагви» на генераль-ской машине) и наконец вечером, под закуску, нанесли по кубинцам образцово-показательный концерт. Просматривая списки участников и не найдя в нем моей фамилии, генерал удивленно спросил у адъютанта:

– А где чернявенький?

– На кухне, – доложил адъютант.

– Как на кухне? – загремел генерал. – Какой мудак его туда отправил?

– Известно какой! – бесцветным голосом сказал адъютант. – Чумаков!

Опять моему бедному капитану не повезло.

– Сейчас же в клуб! – приказал генерал. – Немедленно.

Когда я, зайдя в Дом офицеров, гордо продефилировал мимо уже бывшего в курсе генеральского приказа Чумакова, то тот, чтобы, не дай Господи, кто-то не расслышал, прошипел мне в самое ухо: «Защитничка, бля, нашли, ебть?». И резво отбежал в сторону. Не скрою, мне было приятно.

И вот вхожу я, значит, в политотдел закладывать старшего лейтенанта и понимаю, что закладывать-то его я как раз и не буду. Да и за что закладывать? За идиотизм? Ну, наложила на него отпечаток профессия, так что уж тут поделаешь? Нет в этом его вины. И потому, зайдя в полковничий кабинет, я попросил Насырова:

– Товарищ полковник! На целину отправляется два эшелона. Можно и мне с ними?