Юрий Дубинин - Дипломатическая быль. Записки посла во Франции

Поселился я на Каляевской улице в ветхом одноэтажном деревянном доме. Там у одинокой пожилой женщины было две маленькие проходные комнатки с крохотными окошками и скрипучими полами. В первой жила она сама и делившая кровать с хозяйкой студентка пединститута, готовившаяся учить слепых детей, во второй обосновался я, еще один студент МГИМО и студент-фронтовик стоматологического института. Нас могло бы быть и больше, но втиснуть четвертую кровать было уже невозможно. На втором курсе я получил место в институтском общежитии, сначала в комнате на 24 человека, потом на 15, а на последнем курсе оказался в комнате на четверых. Кстати, моим соседом оказался венгр Матиаш Сюреш, которому суждено было сделать большую карьеру и даже на какое-то время стать исполняющим обязанности президента Венгерской республики. В жаркие летние дни Матиаш на ломаном русском языке усиленно добивался от меня ответа на мучавший его вопрос: почему в Москве не разрешают ходить в шортах. «Это серьезно, — говорил он. — Нам перед отъездом наказывали во всем брать пример с Советского Союза, но в Будапеште все, кто хочет, носят шорты, а здесь вот…»

Программа института была насыщенной. Довольно глубоко изучались международное и государственное право иностранных государств и, конечно, иностранные языки. Но к этому добавлялся курс всех правовых дисциплин от римского до колхозного права, курсы географии, истории, экономики и спецсеминары по основным профилирующим странам. Обращалось внимание и на то, чтобы расширить общую культуру за счет преподавания логики, русской и иностранной литературы. Были, разумеется, и стандартные курсы идеологических дисциплин. Удобно устроившись на кафедре, профессор марксизма-ленинизма страницу за страницей зачитывал нам «Краткий курс истории КПСС». Он отрывался от текста только для того, чтобы почти доверительно пояснять нам который раз, что учебник этот, хотя об этом и не говорится в нем, написан лично товарищем Сталиным.

Вместе с тем, вопреки молве, никаких занятий а la институт благородных девиц — насчет обходительных манер или изысканной светской шлифовки — не было.

Языку уделялось много внимания. Занятия проводились в небольших группах по 6–7 человек с акцентом на политическую лексику. Цель состояла в обучении навыкам последовательного перевода и достаточно свободного разговора. На это было сориентировано и изучение грамматики без большого углубления в историческую или теоретическую сторону дела.

Профессуру для чтения лекций приглашали лучшую в Москве. В отношении нашего факультета это касалось, в первую очередь, международного права. В специфику этого предмета нас вводили два тогдашних профессора-корифея В. Н. Дурдиневский и С. Б. Крылов. Внешность, поведение, манеры преподавания этих людей были полярно разными. Дурдиневский был высок, сухопар, с аккуратно подстриженной бородкой на всегда сосредоточенном, неулыбающемся лице. Он как бы олицетворял собой строгость и непререкаемость норм права. Носил он отлично подогнанную по фигуре дипломатическую форму с тремя звездами посланника второго класса на погонах, и одежда эта как бы завершала целостность и безукоризненность его облика. Размеренной походкой он в точно предписанное время входил в аудиторию и заканчивал изложение тщательно подготовленной лекции вместе со звонком, возвещавшим о перемене.

Дурдиневский состоял в советской делегации, участвовавшей в конце войны в разработке Устава ООН. Там он совершил один из свойственных его натуре профессиональных подвигов. Во время торжественного подписания Устава он вместо того, чтобы поддаться эйфории присутствия на историческом событии, присел в стороне и тщательно фиксировал все детали этого акта, особенно подписания его представителями различных государств. Делал он это как бы для порядка, поскольку никакого такого поручения ему никто не давал. Однако заметки эти оказались бесценными по возвращении в Москву, когда потребовалось издать материалы со всеми относящимися к ним деталями. Впрочем, он и сам как-то привел нам подобный пример. Случилось это как-то поздним вечером. Дурдиневскому позвонили. Заместитель министра сказал ему, что срочно понадобились данные о ширине территориальных вод Албании, и вежливо поинтересовался, можно ли получить эти данные завтра. Почему же завтра? Дурдиневский дал ответ тут же. Соль рассказа в том, что в телефонную трубку Дурдиневский услышал, как замминистра, обращаясь к кому-то находившемуся в кабинете, вполголоса прокомментировал: «Вот старый черт! Все знает наизусть!»

Что же до его коллеги Крылова, то он не входил, а как бы вкатывался в аудиторию легкой быстрой походкой с неизменной улыбкой на лице, порой и с опозданием. Такое впечатление только усиливалось от того, что при небольшом росте он набирал вес и походил на легко перемещающийся колобок. Носил он ладно сидевшие заграничные костюмы — он был членом Международного суда в Гааге. Он был человеком живым, открытым, радующимся жизни. Лекций в общепринятом смысле он нам не читал, а как бы вел с кафедры свободную беседу с большими отступлениями от темы и забавными историями. Строгость международного права при таком стиле его подачи как бы сглаживалась, создавалось представление о большой его подвижности в зависимости от времени и обстоятельств. Вопреки нашим требовательным языковым наставницам, Крылов советовал нам отложить в сторону зеркальца, перед которыми нам рекомендовалось ставить наше иностранное — особенно английское — произношение, и вообще не убивать драгоценное молодое время на чрезмерную шлифовку языка. В пример, как и во многих других случаях, он приводил себя. «Поверьте, — говорил он, — я не придаю значения произношению. Достаточно, чтобы меня поняли. И, уверяю вас, у меня никогда не бывает никаких проблем».

Впоследствии, уже под воздействием опыта работы, мне приходила в голову мысль, что для введения нас, студентов, в мир публичного международного права сочетание двух таких замечательных преподавателей было весьма удачным.

Большинство других дисциплин, особенно политических, подавалось в назидательном ключе, что и составляло главный дефект преподавания. Подготовка к дипломатической профессии требовала широкой и объективной информации, а главное — специального внимания к формированию навыков самостоятельного анализа и оценки общественно-политических явлений, умения вести дискуссии.

Большое недоумение вызывала глухая стена, едва ли не равная той, что существовала для всей страны, в отношении доступа к зарубежной печати и современной политической литературе из-за рубежа, не говоря уже об общении с иностранцами. Даже газету французских коммунистов «Юманите» мы получили возможность читать только на старших курсах, да и то в помещении специального хранилища, а с первым «живым» французом мне привелось поговорить уже после окончания института. Не очень жаловало нас непосредственным вниманием и Министерство иностранных дел. Не было тогда никакого практического курса, хотя бы в какой-то степени знакомившего нас с реальной дипломатической деятельностью.