Юрий Дубинин - Дипломатическая быль. Записки посла во Франции

Французский президент заводит разговор о Совещании. Он прямо ставит вопрос, как видит Л. Брежнев раздел коммюнике по этой теме. Разговор между лидерами двух стран. Долгий разговор двух людей совершенно различного воспитания и жизненного пути, а главное — различной школы мышления. Л. Брежнев хорошо знал, чего хотел, но оперировал определениями общего характера, которые не втиснешь в каноны дипломатического коммюнике. В. Жискар д’Эстен с его картезианской строгостью мысли ждал формулировок. Он держался свободно. Внимательно вслушивался в перевод. Время же, заполнявшееся русской речью, использовал для того, чтобы любоваться великолепной резьбой на дубовых панелях, покрывавших стены. А. Громыко проявлял фантастическую выдержку. В разговор он включался короткими репликами только тогда, когда к нему прямо обращался Л. Брежнев или когда его коллега Ж. Сованьярг пытался подбросить что-нибудь совсем несносное. Его спокойствие и невозмутимость поражали. У меня было больше чем достаточно времени для того, чтобы с учетом услышанного обдумать формулировку, которая, казалось, могла решить проблему. Я написал ее по-французски. Улучив момент, я попросил разрешения у А. Громыко предложить ее французам. Тот согласился. Л. Брежнев промолчал. Я зачитал совсем короткий текст. Едва я умолк, как выскочил князь Андронников.

— Не знаю, как по существу, — небрежно произнес он, — но фраза не годится с точки зрения французского языка.

К счастью, кроме князя был президент. Повернувшись в сторону Андронникова, он не спеша произнес:

— А по-моему, это хороший французский язык, и вообще формулировка подходящая.

Лидеры кивнули друг другу. Пробел в коммюнике заполнили словами: «…созданы хорошие предпосылки для завершения совещания в кратчайший срок, для проведения его третьего этапа и подписания заключительных документов на высшем уровне».

Выходим к другим членам делегаций. Те — и наши, и французы — спешат за новостями. В. Жискар д’Эстен прощается. Проходя мимо меня, роняет: «Если что, дайте знать».

Легкой походкой он спускается по лестнице. Садится за штурвал стоявшего на внутренней лужайке замка вертолета и через каких-то пару минут взмывает вверх, удаляясь в сторону Елисейского дворца в центре Парижа.

У оставшихся чувства, что называется, смешанные. У хозяев, а большинство их с Кэ д’Орсе, улыбки, вырубленные в камне. Их можно понять. У нас — понимание масштабного дипломатического успеха, но об этом и заикаться неловко. Перед ужином Ж. Сованьяргу сделалось плохо. Французского врача не оказалось. К счастью, академик Е. Чазов был, как всегда, наготове и во всеоружии…

А как обстояло дело с переговорами Л. Брежнева с В. Жискар д’Эстеном по другим вопросам? Как проходили они? Отвлечемся на мгновение от темы Совещания для того, чтобы сказать пару слов и об этом, поскольку мы оказались в замке Рамбуйе. Переговоры эти состоялись на другой день. В точном смысле слова это были не переговоры. У Л. Брежнева имелись добротные тексты с изложением того, что следовало сказать по каждому из намеченных вопросов. И эти тексты зачитывались. Когда вопросы, а тем более позиции, с нашей и французской стороны совпадали, эксперты испытывали чувство немалого удовлетворения, а когда выходила нестыковка, настораживались. Собственно, в наличии заготовок для бесед такого высокого уровня ничего предосудительного нет. Их готовят в той или иной форме все канцелярии мира: слишком много значит для страны слово, сказанное на таком уровне. Другое дело, что происходит в случае возникновения неожиданных ситуаций. В Рамбуйе, помимо прочего, Л. Брежнев изложил нашу позицию по вопросу о Западном Берлине. Вообще-то вопрос этот был проклятым уже в силу своей запутаннейшей казуистики, на которой целое поколение экспертов сделало себе карьеру. Но все обошлось бы нормально, если бы Жискар д’Эстен не задал какой-то уточняющий вопрос, а Л. Брежнев не взялся сам на него отвечать. Завязалась дискуссия, во время которой французский президент вдруг воскликнул:

— Так это именно то, что я хотел сказать!

Л. Брежнев стал тогда ему доказывать, что он имел в виду совсем другое. Ввязались министры иностранных дел, но главы уже не уступали им поле боя. Все запуталось до предела, и, к счастью, с двух сторон стола хватило юмора, чтобы, поняв это, рассмеяться, махнуть рукой и перейти к следующей теме.

Но вернемся к Совещанию… Вскоре за В. Жискар д’Эстеном последовали президент США Форд, затем Брандт, Вильсон и другие. Рубеж, определявший уровень проведения заключительного этапа Совещания, был взят.

Теперь загвоздкой стало определение срока завершения Совещания. Еще большее число делегаций, чем в случае с определением уровня третьего этапа, увязывало решение этого вопроса с прогрессом в той или иной интересующей их области. Вместе с тем в Москве исходили из того, что динамизм работы по существу должен сочетаться с динамизмом организационного плана. Быстрейшее завершение Совещания диктовалось политической целесообразностью. К тому же наступало лето, и было очевидно даже с чисто человеческой точки зрения, что лидерам надо было успеть собраться до разъезда на каникулы. Позже съехаться всем вместе будет намного труднее. Наконец, к этому времени было условлено, что третий этап должен состояться в Хельсинки, и Финляндия — как страна-хозяйка — настаивала по причинам, весьма прагматическим, чтобы ей достаточно заблаговременно, хотя бы за две-три недели, был дан четкий ориентир, когда ждать гостей. Надо было определяться.

В конце марта 1975 г. Л. Брежнев обратился с посланиями к руководителям США, Франции, ФРГ, Англии, Италии с предложением определить в качестве даты завершения Совещания 30 июня. Последовал вежливый отказ, сопровождавшийся замечанием о том, что скорее всего Совещание удастся завершить где-то во второй половине июля. Определенностью ответы не отличались.

В середине июня Л. Брежнев вновь обращается к лидерам ведущих стран Запада с письмами, в которых подчеркивается важность скорейшего окончания Совещания. Советское правительство направляет одновременно послания аналогичного содержания правительствам всех остальных государств-участников.

Активная работа по определению сроков третьего этапа развернулась и на самом Совещании. 27 июня делегация Канады предложила 28 июля в качестве ориентировочной даты начала заключительного этапа. Вокруг всего этого разгорелась напряженная борьба.

Все сказанное мною до сих пор никак не попытка рассказать об истории Общеевропейского совещания, пусть даже и отдельными штрихами. Это всего лишь некоторые составные части фона, на котором разыгрались две драматические ситуации, тесно увязанные с окончанием второго, женевского этапа Совещания, а значит, и всего Совещания в целом.