Валентин Бадрак - Стратегии гениальных мужчин

Как утопающий хватается за соломинку, так и он цеплялся за любую возможность увеличить свои шансы на успех.

Бетховен боролся отчаянно, словно каждый день был последним днем его жизни, а каждый новый рубеж – последним бастионом. И снова мозг Людвига с неослабевающей силой стала сверлить навязчивая мысль: он должен немедленно вернуться в Вену – к Моцарту! Только там можно было не стоять на месте, а двигаться вперед – к успеху и к славе! Ему нужна была творческая подпитка: свежие мысли, новые идеи – все то, без чего трудно раскрыться даже искрометному таланту.

Имея от рождения завидное здоровье, Людвиг уже в этот период растратил его большую часть: он не раз вспоминал в письмах одышку и растущую меланхолию. Но даже в этот нелегкий период одной частью своего прагматичного мозга Людвиг просчитывал, как уладить домашние дела, а другую упорно готовил создавать новое – такое, чего еще не слышал никто и что заставит трепетать от его окутанных туманом печали, но надрывных и неустанно рвущихся наружу чувств. Часто, охваченный пламенеющей страстью создателя или погружаясь в щемящие раздумья о своей непростой доле, Людвиг давал жизнь новым звуковым фантазиям, безбрежным и обворожительным, постепенно превращающимся в процессе движения его виртуозных рук в пленительные и трогательные картины.

Казалось, всю жизнь Бетховена преследовали неудачи, словно цепь непрерывных испытаний на прочность, каждое из которых оказывалось более сложным, нежели предыдущее. Он не успел приехать в Вену вовремя, хотя едва ли не ежедневно думал о поездке. Моцарта уже не было в живых… Но это не могло остановить его отчаянный пронзительный полет длиной в жизнь. «Почему я пишу? То, что у меня на сердце, должно найти себе выход» – в этом откровении Бетховена большая часть мотивации творчества чувствительных и ущемленных личностей. Но не менее важной составляющей для таких отчаянных и часто отрешенных личностей является творческий способ компенсации своих «мирских проблем»: психических ран, бедности, необразованности и всего схожего – такого, что делает невозможным для них «нормальное» обывательское существование. Чувство «более острой тоски», как однажды метко выразился Торнтон Уайлдер, вытесняет порывы внутреннего голоса наружу, независимо от того, как они могут быть оценены современниками. Великие поэты, музыканты, художники, творцы вообще, развивая свои новаторские идеи, всегда имели дело с собственной личностью, собственными чувствами, собственной самореализацией. Внешний мир служил им лишь обрамлением их действий – душа и их внутренний мир были индифферентны к окружающему. Как правило, они находили умиротворение лишь в тишине природы, в безмолвном созерцании великого и вечного. И это подталкивало к новым вершинам творчества.

Бетховен часто использовал дневник для самовнушения. Доверяя свои ощущения бумаге и перечитывая их, он собирался с духом и начинал активно действовать. Он искал таким образом резервы внутри себя и находил их. Это был бесконечный разговор с самим собой, который всякий раз оканчивался убеждением в том, что надо жить и надо творить…

Острота тоски Бетховена усиливалась его пламенем платонической страсти к тем немногим женщинам, которых он страстно и безответно любил, но которые не подарили музыканту человеческого счастья. Отношения с женщинами всегда подстегивали творческих личностей. Но если эти отношения не наполнены безнадежной романтикой, но еще и имеют ущербный психологический подтекст, они рождают острое чувство внутреннего противоречия и потрясающие по силе переживания. В большинстве случаев для создателей и деятельных людей душевные потрясения оканчиваются не продолжительной депрессией, а творческим взрывом, несущим им разрядку, а миру – уникальные плоды их переживаний и тоски. Людвиг страдал и выплескивал свои страдания на клавиши – в виде нежных и в тоже время тревожных, неповторимых и щемящих переливов звуков.

Первая любовь закружила музыканта в яростном творческом вихре, заставив стенать и трепетать смятенные и потрясенные чувства. Но избранная девушка вышла замуж за его давнего друга, образованного и практичного врача Вегелера, с которым он просто боялся конкурировать и пытаться отвоевать свое человеческое счастье. Безусловно, в действиях и ощущениях Бетховена присутствуют мазохистские нотки. Он уступает, чтобы страдать, но это страдание в конце концов приносит результативную творческую разрядку. Кажется, Бетховен любил женщину своей мечты всю жизнь, как сохранил и теплую дружбу с Вегелером, написав перед смертью, что «до сих пор бережет силуэт его Лорхен». «Говорю об этом, чтобы ты понял, как все, что мне было мило и дорого в молодости, осталось для меня драгоценным и поныне», – добавил на склоне жизни престарелый маэстро.

Почти так же окончился и главный роман в жизни музыканта. Трепетные, призрачно тонкие отношения не переросли в семейные, оставив в душе творца романтизм, ущемленные чувства страдающей страсти и необъятное воображение. Бетховен был обручен с Терезой Брунсвик, но четыре года невыразимого пленительного счастья с ней так и остались волнующими и томительными воспоминаниями, дав миру несколько бесплотных детищ, среди которых знаменитая Четвертая симфония.

Еще более трепетным оказался предшествовавший встрече с Терезой Брунсвик роман с Джульеттой Гвиччарди, запечатленный в «Лунной сонате». По всей видимости, Бетховену было не суждено научиться жить в реальном мире. Отношения окончились полным провалом для маэстро, который оказался настолько великодушен, что по просьбе предавшей его возлюбленной даже помогал ее супругу в делах. Эти самоуничижительные мысли и патологическая склонность Бетховена к страданию, казалось, всякий раз становились сублимированным результатом его детских переживаний. Но всякий раз чувства прорывались наружу в виде божественных звуков, собранных в единый букет. Аромат этих звуков, их сила и колорит проникали до самого сердца слушателей, как бы уравновешивая душевную боль безнадежно потерянного для обычной жизни маэстро.

Из всех романов он вынес одну навязчивую жестокую мысль: он не такой, как все; он должен идти по жизни, переживая муки страданий. Но именно в них, словно плата за боль, рождалась великая, вечная музыка, наполнявшая его естество жизнью. Бетховен не раз подумывал о суициде, но всякий раз музыка и напряженная работа спасали его, отводя от края могилы. Фактически с тридцати одного года, когда он написал исступленное Гейлигенштадское завещание, мастер периодически думал о смерти. Но силой заставлял себя жить, создавая новые великолепные сплетения звуков. Еще целая четверть века кошмарных страданий бунтующего духа и одновременно пленяющего творчества отделяли Бетховена от смертного одра.