Анастас Микоян - Так было. Размышления о минувшем

Наконец, в книге «Закаспийский эпизод» рассказывается, что Маллесон тогда же, утром 18 сентября, сообщил своему начальству в Симлу – в штаб-квартиру вице-короля Индии – об аресте бакинских комиссаров и о принятых им мерах.

Все это дает основание предполагать, что архивы тогдашних английских властей в Индии могли бы дополнительно пролить свет на подлинный ход событий. Интересно, что соответствующие папки документов значатся в описи нынешнего Национального архива Индии (к которому 15 августа 1947 г. перешли архивы правительства вице-короля). С этим фактом случайно столкнулся мой сын Серго, находясь в научной командировке в Дели в 1969 и 1970 гг. Когда он попытался ознакомиться с этими документами, выяснилось, что соответствующих папок в архиве не существует – они либо изъяты, либо уничтожены [3]. Если роль миссии Маллесона была столь невинной, как пытаются до сих пор утверждать некоторые, то зачем английским властям потребовалось накануне предоставления Индии независимости уничтожать или изымать архивные документы о деятельности миссии?

Временное поражение пролетарской революции в Баку было неизбежным следствием того, что Баку явился ареной столкновения двух мировых воюющих империалистических коалиций, стремившихся овладеть и бакинской нефтью, и важным стратегическим узлом для господства над Ближним Востоком.

Итак, в ночь на 20 сентября 1918 г. в нашей тюремной камере остались только четыре человека: два сына Шаумяна – Сурен и Лева, Самсон Канделаки и я. В женской камере арестного дома продолжали оставаться Варвара Джапаридзе, Мария Амирова, Ольга Банникова (жена Фиолетова) и Сатеник Мартикян. Вскоре в нашу камеру поместили еще двух арестованных – братьев Амировых – Александра и Арменака.

Несколько дней мы тщетно ожидали обещанного освобождения из тюрьмы. Вскоре убедились, что оно было очередным обманом, и перестали задавать вопросы.

Когда мы узнали о трагической гибели товарищей, собственные судьбы уже перестали нас волновать. Мы были подавлены этим известием. Кроме того, нас мучило сознание, что мы лишены возможности участвовать в борьбе за победу советской власти.

Не помню точно, в конце октября или в начале ноября 1918 г. в нашу камеру привели еще одного арестованного. Оказалось, что это бакинец Ибрагим Абилов. В Баку я слышал о нем, хотя никогда не встречал. Оказывается, Абилов приехал в эти края по поручению советских властей из Астрахани для выяснения судьбы бакинских комиссаров.

Мы узнали, что из трех товарищей, направленных в Красноводск из Астрахани, двое сидят вместе с нами в арестном доме, но третий – Артак Стамболцян – сумел проскользнуть через все рогатки и препоны обысков и досмотров и обвести вокруг пальца красноводскую полицию. Артак вообще был смел до дерзости, ловок и мог всегда выйти из любого, казалось бы, безвыходного положения.

Крайне плохие условия нашей жизни в арестном доме, скудное, на грани голода питание вконец подточили наши силы. Постоянное недоедание особенно остро сказалось на моем физическом состоянии, потому что еще до прибытия в Красноводск я был сильно истощен. У меня стали болеть десны. Я почти совсем не мог есть черствый хлеб. Наконец я обратился с просьбой направить меня к какому-нибудь зубному врачу.

Однажды под охраной часового меня препроводили в частный городской зубоврачебный кабинет. Со мной поздоровалась врач – молодая женщина приятной внешности. Она была предупреждена о том, кто я, поэтому у меня не было надобности представляться. Ее имени и фамилии я тоже не спросил. Она внимательно меня осмотрела и сказала: «Единственное лечение для вас – свежие фрукты и как можно больше времени проводить на воздухе». Я удивился и подумал: «Не издевается ли она надо мной? Ведь она же знает, что я арестант!» Но она говорила вполне серьезно.

Бывают же в жизни такие случаи! Через сорок один год после этих событий случилось так, что эта женщина-врач, живя в Америке, случайно увидела меня. В 1959 г. во время поездки по США я попал в Чикаго в один из дней, когда в большом концертном зале этого города выступал наш знаменитый советский ансамбль «Березка» под руководством Н. Надеждиной.

Известный организатор выступлений советских артистов в Америке господин С. Юрок любезно прислал мне билеты в отдельную ложу. После концерта я зашел за кулисы, приветствуя и поздравляя наших замечательных девушек.

Впоследствии я получил от редактора одной из газет штата Висконсин Фреда К. Стейнке такое письмо: «Уважаемый г-н Микоян! Я уверен, что прилагаемая статья окажется для вас интересной».

В газете было помещено интервью Юдит Шуйской, той самой женщины – зубного врача, которая меня осматривала в 1918 г. в Красноводске. Она была на выступлении «Березки» и по глазам узнала во мне своего давнишнего пациента.

Интервью довольно точно передавало детали нашей встречи.

В начале ноября уже к вечеру объявили, что через два часа нас переводят из Красноводска в город Кизыл-Арват. Мы были поражены: какой смысл переводить, да еще так спешно, из арестного дома одного города в такой же дом другого города? Вспомнили, что бакинских комиссаров из нашей камеры выводили под тем же предлогом, а по дороге расстреляли. Мы без колебаний пришли к выводу: судьба наша решена, этой ночью с нами поступят так же, как с нашими товарищами.

Было уже темно. Пешком по улицам города нас привели на железнодорожную станцию, погрузили в теплушку, оборудованную для перевозки почты. Одна треть вагона была отгорожена и предназначалась, очевидно, для почтовых служащих. Всех женщин и мужчин посадили вместе в грузовую половину вагона, а в другой его половине расположилась охрана. Нас разделяла перегородка с небольшим окном, в котором была решетка.

Скамеек или нар не было. Поэтому мы сидели и лежали на полу: женщины – в одной стороне, мужчины – в другой. Через щели в тонких стенах вагона дул сильный ветер, пронизывая до костей. Особенно холодно было мне, одетому только в гимнастерку военного образца, сапоги и военную фуражку.

У других товарищей были пальто. Сурен Шаумян был одет, как и я, в военную форму, но у него, к счастью, была еще шинель. Лева не расставался со своей черкеской, которая на этот раз очень ему пригодилась. От холода я дрожал и потому лег между Левой и Суреном, чтобы хоть немного согреться.

Меня волновало тогда только одно: если нас выведут на расстрел до восхода солнца, не подумают ли наши убийцы, что я дрожу от страха, а не от холода? Мне хотелось, чтобы с нами расправились после восхода солнца, когда будет теплее. Тогда я и другие товарищи, немного отогревшись, смогли бы держаться с большим достоинством.