Лаша Отхмезури - Жуков. Портрет на фоне эпохи

Но вернемся в 1937 год и к допросу Жукова Голиковым. Против него выдвигалось также обвинение, касавшееся его характера. Некто Юнг, комиссар 4-й дивизии, а затем 3-го кавалерийского корпуса, донес, что Жуков грубо ведет себя с подчиненными и политработниками. В Красной армии, где даже генералы легко «подносили в морду», грубость не считалась серьезным недостатком. Однако случай Жукова, похоже, выходил за обычные рамки, раз о нем заговорил комиссар. У нас имеется множество свидетельств, в том числе и Рокоссовского, который во время Битвы за Москву неоднократно был вынужден просить Жукова сменить тон, заявляя, что в противном случае он будет вынужден положить трубку [206] ВИЖ. 1989. № 6. С. 55. .

Гораздо более серьезным был упрек Голикова в грубости с политработниками и недооценке их роли и значения. Жуков ответил, что критикует только тех, кто выполняет свои обязанности халатно, как демагог. Раздраженный Голиков выпустил последнюю стрелу: «Есть сведения, что не без вашего ведома ваша жена крестила в церкви дочь Эллу. Верно ли это?» – «Это очень неумная выдумка!» – взрывается Георгий Константинович. В этом пункте Жукову просто невозможно не поверить. Ведь в 1937 году быть коммунистом и крестить ребенка в церкви было так же немыслимо, как в 1939 году заказать кошерную пищу в берлинском ресторане.

На этом месте разговор, который мог приобрести для Жукова очень опасный оборот, был прерван приходом Мулина. Комкор сообщил, что военный совет округа предлагает его кандидатуру на должность командира 3-го кавалерийского корпуса. Опять же по рассказу Жукова, Голиков протянул Мулину донесение комиссара Юнга, в котором некоторые места были подчеркнуты красным карандашом. Мулин будто бы, прочитав поданные ему страницы, заявил: «Надо пригласить Юнга и поговорить с ним. Я думаю, что здесь много наносного. Езжайте в дивизию и работайте. Я свое мнение сообщу в Москву. Думаю, что вам скоро придется принять 3-й корпус». Голиков выслушал Мулина, не сказав ни слова.

Выходя из штабного вагона Мулина, Жуков, должно быть, задавался вопросом, насколько велики его шансы выжить. 22 июля 1937 года он был назначен на должность командира 3-го кавалерийского корпуса. Успокоило ли его это назначение? А как оно могло его успокоить? Через несколько недель после этого он узнал об арестах Ковтюха, Вайнера, Рокоссовского, потом его заместителя, Александра Горбатова, вместе с которым он будет воевать в Великую Отечественную войну.

Судьба Горбатова является ярким примером причудливой извилистости жизненного пути некоторых военных во время Большого террора. В сентябре 1937 года он был исключен из партии. В марте 1938 года восстановлен, затем назначен заместителем Жукова, командовавшего тогда 6-м кавалерийским корпусом. Новый поворот судьбы: арест в октябре 1938 года. Даже под пытками он отказался подписать ложные признания и оклеветать других людей. Приговоренный к двадцати годам лагерей (неточность авторов. Сам Горбатов пишет в мемуарах: «Меня снова ввели в зал и объявили приговор: пятнадцать лет заключения в тюрьме и лагере плюс пять лет поражения в правах» – Горбатов А.В. Годы и войны. М.: Воениздат, 1989. С. 128. – Пер.), он был освобожден 5 марта 1941 года. В начале войны был заместителем командира корпуса, входившего в состав 19-й армии, которой позднее командовал Рокоссовский. Он дослужится до звания генерал-полковника, станет Героем Советского Союза, а войну закончит в должности коменданта Большого Берлина.

В своих мемуарах и Рокоссовский, и Василевский, и Жуков очень тепло отзываются об Александре Горбатове. Не было ли это выражением их восхищения стойкостью одного из немногих офицеров, ни на кого не писавшего доносов? В своих собственных воспоминаниях – «Годы и войны» [207] Горбатов A. Годы и войны. М.: Воениздат, 1983. С. 156, 163. http://militera. lib.ru/memo/russian/gorbatov/index.html (25 февраля 2012). – Горбатов описал страшную атмосферу, создавшуюся в армии в период Большого террора, когда многие доносили друг на друга, когда старшие командиры унижались, даря лошадей особистам – то есть сотрудникам особых отделов НКВД в армии. Много места отведено фантасмагорическим разговорам, услышанным им в тюремных камерах. Заключенные убеждали его, что лучше подписать признание и доносить, доносить без остановки, потому что чем больше людей будет арестовано, тем скорее руководители страны поймут, что Ежов – платный агент врагов Советского Союза. После вынесения приговора Горбатова отправили в Магадан – самое страшное место ГУЛАГа, откуда он писал письма Сталину, не получив ответа ни на одно. Затем его этапировали в Москву, пересмотрели дело и освободили, ничего не объяснив. На следующий день он был вызван к Тимошенко, занимавшему тогда пост наркома обороны. Тот принял его сердечно и сообщил, что распорядился выплатить ему содержание по занимаемой должности за все тридцать месяцев «отсутствия». Потом, с фальшивым видом, который восхитил бы Кафку, объявил вернувшемуся из Магадана вчерашнему заключенному, что тот получит путевку в «шикарный» санаторий, чтобы восстановить силы после «продолжительной и опасной командировки».

Эти возвращения в строй – а в армию таким образом будут возвращены 10 000 офицеров – имели ясную цель: помогать и этим людям, и их коллегам оставаться сталинистами, веря, что хозяин Кремля не знает о происходящем, что вина за все ложится на горстку руководящих работников НКВД. Тот же Рокоссовский, который был арестован и подвергался на допросах жестоким избиениям, всю жизнь будет говорить о Сталине с восхищением. Он даже заявит, что забыл, что ему выбили зубы [208] Опубликовано в: На фронте истории Гражданской войны. С. 87–91. . В интервью, данном им Владимиру Поликарпову 8 октября 1966 года [209] Там же. , он рассказал о своем приезде на дачу Сталина летом 1948 года. Они откровенно обсудили репрессии 1937 года. Сталин будто бы сказал своему собеседнику, что ему стыдно смотреть ему в глаза. Перед отъездом Рокоссовского и его супруги Сталин подарил жене маршала букет роз. Поликарпов выразил свое удивление тому, с каким волнением Рокоссовский вспоминал об этом эпизоде двадцатилетней давности. Со слезами на глазах старый маршал пояснил, что Сталин сам срывал розы, и поэтому его руки были в крови от уколов шипов.

Жуков не дойдет до такой патологической забывчивости, до такого фанатичного обожествления. Его мнение о Сталине всегда будет двойственным. Но вину за чистки он возложит напрямую на диктатора и в своих мемуарах, откуда соответствующие места вырежет брежневская цензура, и в беседах с Симоновым: «Когда под Москвой немцы наступали, 200–300 человек высшего комсостава сидели с 1937 года в подвалах на Лубянке. И тут их всех расстреляли. Такие люди погибли! А на фронте в это время полками командовали лейтенанты» [210] Александров И. Указ. соч. С. 54. . Или Миркиной: «Некоторые говорят, что он [Сталин] ничего не знал о репрессиях 37-го года, – это неверно, знал» [211] Там же. С. 56. . За время пребывания на посту министра обороны он проявит большую энергию в борьбе за реабилитацию тысяч несчастных, убитых в застенках НКВД. Именно на Сталина он возложит – и обоснованно – основную ответственность за поражения 1941 года. Вместе с тем, до последнего своего вздоха он будет верить, что Сталин являлся для него отцом, который мог быть грубым и несправедливым, совершать ошибки, но при этом и проявлять великодушие.