Александр Вертинский - Четверть века без родины. Страницы минувшего

— Подайте мне «дело» Вертинского! — распорядился он.

— «Дело»? У меня дело? Но какое?

Я с изумлением и тревогой смотрел на толстую папку, до отказа набитую бумагами. Потом я узнал, что все это были донесения из провинции обо мне и моих концертах, наскоро состряпанные местными агентами.

— Вы большевик? — в упор глядя на меня, спрашивал ротмистр.

— К сожалению, нет!

— Почему «к сожалению»?

— Потому что, если бы это было так, я пел бы у себя на Родине, а не ездил бы в такие дыры, как Кишинев.

— Вы занимаетесь пропагандой!.. — крикнул ротмистр, стуча кулаком по столу.

— Укажите мне, в чем она заключается…

— Вы поете, что Бессарабия должна принадлежать русским!

— Неправда!

Он ткнул мне в лицо перевод песни.

— Я не читаю по-румынски и не знаю, что здесь. Я знаю только то, что я написал!

Ротмистр злился. Он грозно потрясал в воздухе моей безвредной песенкой «В степи Молдаванской», «Да-да, конечно. Вы маскируете смысл, но все понимают, что вы хотите сказать!»

— Было бы странно, господин ротмистр, если бы я пел так, чтобы меня не понимали!

— Вы — советский агент! — раздражаясь все больше, кричал он. — Вот здесь мне доносят, что вас засыпают цветами! Вы разжигаете патриотические чувства… у русских! Вы обращаетесь с речами..

— Никаких речей я не говорю!

— Я запрещаю ваши концерты. Как вы попали сюда? Кто дал вам визу?

Допрос длился час.

Резолюция была коротка: выслать из пределов Бессарабии в Старое Королевство.

Напрасно хлопотали мои друзья, нажимая на свои связи и знакомства. Ничего сделать было нельзя. Совершенно ясно, что «дело» о моем «большевизме» было мне «пришито». Настоящая же причина крылась в чем-то другом. После нескольких дней, во время которых меня ежедневно в пять утра таскали на допрос, я, наконец, догадался рассказать друзьям историю с шансонеткой в кишиневском саду.

После этого все стало окончательно ясно для них и для меня; я осмелился отказать в просьбе любовнице всесильного генерала Поповича! В ту же ночь я был отправлен в Бухарест, в главную сигуранцу.

Мы с Кирьяковым очутились в купе третьего класса. Напротив нас, небрежно закинув ногу за ногу, расселись знакомые сыщики, которым мы давали по десятке. На лицах их было особое выражение. Они как бы говорили «Вот видишь, «последние» стали «первыми». Ты думал от нас десяткой отделаться, а теперь вот и тысячей не отделаешься!»

Мимо нас проплывали кукурузные поля, леса, небольшие станции. Мы вытащили из корзинки курицу и яйца, которые дала нам на дорогу добрейшая мадам Кодрян, сыщиков послали за бутылкой вина и устроили завтрак. От крепкого бессарабского вина сыщики осовели и через час заснули, блаженно захрапев в углах вагона. Мы с Кирьяковым посмеялись и пошли в вагон-ресторан пить кофе. Там нас и отыскали часа через два проснувшиеся сыщики. Радость их была неописуема. Они, вероятно, думали, что мы сбежали. Но бежать было некуда и незачем, и мы мирно продолжали свой путь до Бухареста, делясь папиросами и пищей со своими спутниками.

В восемь утра наш поезд остановился на Бухарестском вокзале, а к девяти часам сыщики привели меня в сыскное. Толстый, упитанный начальник сигуранцы, прочитав сопроводительные бумаги, кивком головы отпустил сыщиков (Кирьяков остался в коридоре), ухмыльнулся чему-то себе под нос и задал мне один-единственный вопрос:

— Деньги есть?

— Есть, — ответил я.

— Сколько?

В кармане у меня лежало пятьдесят тысяч лей. Это было все, что я заработал от концертов. Он взял деньги, внимательно сосчитал их, взял мои часы, портсигар, еще какие-то мелочи из карманов. Потом велел снять воротничок и галстук, как с бандита, спрятал все это в шкафчик и дал мне номер 63.

— Вы арестованы пока здесь, при сигуранце, впредь до особого распоряжения! — сказал он.

На мои попытки выяснить, за что я арестован, он отвечал:

— Это не наше дело.

Меня отвели в подвал, где сидело несколько воров. Это была большая комната, уставленная до половины «партами». Здесь читали лекции сыщикам, учили их всей премудрости ремесла.

Воры — поляки, бессарабцы — говорили по-русски, к тому же были еще моими поклонниками. По вечерам они просили меня петь. Петь свои песни мне не хотелось, и я обычно пел какую-нибудь русскую народную песню вроде «То не ветер ветку клонит», «Ермак» или, чтобы попасть им прямо в сердце, — «Александровский централ». Я знаю и люблю русские песни — звонкие и печальные, протяжные и заливистые, пронизывающие все существо сладчайшей болью и нежностью, острой, пронзительной тоской, наполняющие до краев сердце любовью к далекой родной земле. Словно светлые невидимые нити тянутся к душе. Словно где-то вверху в тюремной камере открыли окно. И оттуда рвется на волю загнанная, заброшенная душа… И омывается от грязи житейской, очищается светлыми слезами, слезами муки, жалости и прощенья.

Славно пели воры. Пели не спеша, пропевая и протягивая каждое слово. Пели любовно и бережно. Осторожно подходили к ноте, к фразе, точно у них в сердце она давно уже была обдумана, пережита, перепета и обласкана.

Чудесная, великая сила — русская песня! Она отражает мужество, терпеливость, гордость народа, его глубочайшую мудрость, чистоту, любовь к Родине! С ней и работа легче, и горе тише, и смерть не страшна!

Однажды утром дверь нашей камеры-школы открылась и к нам вошел сравнительно молодой еще человек, который при ближайшем знакомстве оказался знаменитым международным вором Вацеком. Наш новый «товарищ» оказался милейшим парнем, веселым и добрым. Он был с полицией и сигуранцей, что называется, на «ты», был очень богат. И хотя денег у него, как у всякого арестованного, не могло быть, тем не менее ему сторожа приносили все, что он заказывал. У него, как у всякого «большого вора», был собственный адвокат, и, вероятно, он и оплачивал все его счета. У нас сразу появились вино и еда в неограниченном количестве и даже сигареты. Как настоящий джентльмен, Вацек широко угощал своих младших коллег, честно деля между ними все, что присылалось ему. Перепадало и мне от барской руки. Ко мне он сразу почувствовал симпатию, и мы начали подолгу разговаривать на разные темы.

Воры буквально благоговели перед ним. Это был настоящий «премьер» — красивый, воспитанный, умный, а главное — удачливый в своей профессии. Мелочами он не занимался — «работал» только с банками. Приехав в город, где его никто не знал, он приходил с «помощником» в самый большой банк в деловое время. В его руках был большой портфель. Быстро оглядев зал и учтя положение, он спокойно и решительно подходил к тому окошку, где получал крупную сумму денег, к примеру, артельщик, становился рядом с ними раскрывал свой портфель, ища в нем какие-то бумаги. Когда артельщик пересчитывал деньги, помощник Вацека, проходя мимо, незаметно ронял на пол пачку денег, вежливо трогал его за плечо и любезно говорил: