Эрнест Генри Шеклтон - В сердце Антарктики

Вверху: императорские пингвины без опаски подходят к собакам. Справа: пропавшая при высадке Квини.

Пони на прогулке

Наконец, последней из оставшихся у нас лошадей был Чайнамен – сильная лошадь немного унылого вида, но на деле едва ли не лучшая из всех. Чайнамен тоже был склонен грызть недоуздок, но мы пресекли это при помощи цепочки.

В первое время после высадки мы думали, что сможем обойтись без конюшни, так как по сведениям, полученным от сибиряков, эти лошади легко переносят холод, но после первой же метели стало очевидно, чтобы поддержать животных в приличном состоянии, необходимо поместить их в конюшню. Уже приближался август, когда нам пришлось разобрать часть стенок конюшни, сложенных из мешков с кормом, так как до них дошла очередь. Окна дома, обращенные к конюшне, мы забили досками в последнюю очередь; с наветренной стороны это было сделано гораздо раньше. Нижнюю часть окон с подветренной стороны загородили после того, как однажды Гризи просунула туда голову, верхняя же половина оставалась незабитой. В обязанности ночного дежурного входила проверка конюшни каждые два часа. Если же в промежутках оттуда доносился какой-нибудь подозрительный шум, дежурный обязан был выйти и выяснить причину. Через пару месяцев эти предосторожности отпали. В это время в конюшне спасалась от холода уже целая армия щенят. Если какая-нибудь из лошадей ухитрялась отвязаться, они сейчас же окружали ее с яростным лаем, оповещая таким образом дежурного, находящегося внутри дома. Мне вспоминается, как однажды ночью Гризи отвязалась и бросилась прочь из конюшни, а весь собачий выводок помчался за ней следом. В Зеленом парке собаки окружили Гризи, и после некоторой борьбы Маккею удалось захватить ее и привести назад. Собаки бежали сзади с гордым видом, как будто от сознания выполненного долга.

Нам удалось достать для экспедиции только девять собак, из них пять сук и четыре кобеля, но они были так плодовиты, что к середине зимы у нас имелось уже девять щенят, из коих пятеро родилось на «Нимроде». Щенят рождалось гораздо больше, но большинство их преждевременно погибало, главным образом из-за слабого материнского инстинкта у некоторых собак.

Гвендолин по прозвищу «Бешеная» вообще не обращала на своих щенят никакого внимания, тогда как Дэзи выкормила не только своих, но и единственного оставшегося в живых щенка Гвендолин, которого у нее отобрали, как только обнаружилась ее преступная небрежность, приведшая к гибели всего потомства. Младшие щенята, родившиеся уже на зимовке, отставали в росте от щенят Поссумы, родившихся на «Нимроде». Причиной этого могло быть то, что им пришлось расти в условиях более холодной погоды, и матери их тоже были гораздо мельче Поссумы. Старых собак обычно мы держали на привязи. Отвязывали только, чтобы дать им размяться и когда обучали их ходить в упряжке с санями. Это вызывалось не только тем, что предоставленные себе, они начинали гонять и убивать пингвинов, если эти птицы в то время были возле зимовки, или охотиться на мирных глуповатых тюленей Уэдделла, но и тем еще, что два наших лучших кобеля испытывали такую острую взаимную антипатию, что между ними сейчас же разыгрывались яростные схватки. Один из них, Трипп, был чисто белой масти, красивый и сильный по сложению и к тому же очень ласковый – за ним присматривал Адамс, который приучал его к саням, тогда как Маршалл питал слабость к второму драчуну – Скемпу. Скемп был постарше, более плотный, с белой в черных пятнах шерстью. Они не уступали друг другу ни в силе, ни в храбрости. Обычно при стычках присутствовали все щенки и две суки, причем последние наблюдали за этой картиной с живейшим интересом. Я думаю даже, что иногда эти драки затевались исключительно с целью завоевать их одобрение.

Присутствие собак на зимовке и участие их в прогулках скрашивало нашу жизнь, помогало нам чувствовать себя более по-домашнему. Особенно развлекала возня со щенками. Было очень интересно следить за тем, как они подрастали и как у них вырабатывались характерные, свойственные каждому черты. Мы давали им имена без разбора, поэтому, например, Роланд, как оказалось, не принадлежал к сильному полу. В раннем возрасте эта собака была всеобщей любимицей. Она имела обыкновение поджидать у дверей. Как только дверь открывалась, она белым пушистым шариком вкатывалась внутрь, в самый центр нашего общества. Затем у нас был Эмброз, большой, толстый, сонливый пес, которого Адамс назвал так, возможно, потому, что он своей дородностью напоминал хорошо откормленного монаха. Так или иначе, но имя Эмброз очень ему подходило. У него была манера просовывать голову между ногами стоявшего человека. Если кто-нибудь из нас, выйдя из дому, вдруг чувствовал в темноте у своих колен собаку, было известно, что это Эмброз. У Эмброза были еще брат и сестра, которые, не имея собственных имен, пользовались лишь отраженным блеском славы своего великого брата. Они назывались «брат Эмброза» или «сестра Эмброза». Была еще белая собака с кличкой Сисси, всегда трогательно сопровождавшая Пристли в его экспедициях для исследования льда. Сисси обычно укладывалась на краю отверстия, которое Пристли прорубал во льду. Когда ученый задерживался там и на время завтрака, она тоже получала в награду сухарь. Кроме того, популярностью пользовался еще один щенок, тоже сука, по имени Меркурий, прозванный так за живость.

Все наши щенки были белыми или по крайней мере должны были быть белыми, если бы некоторые из них не предпочитали спать в ящике, куда в ночное время выбрасывалась из печки теплая зола. Места отдыха щенят вообще были разнообразны: в очень холодную погоду их всегда притягивали свет и тепло конюшни, но если температура была лишь немного ниже нуля, они спали всегда на дворе, свернувшись в комок, втроем или вчетвером, забравшись в какой-нибудь тюк с пробкой, в пустой бак или в ящик с мусором. Многим из них пришлось на горьком опыте убедиться в справедливости старинного изречения:

Нередко раздавался жалобный писк и вой, и оказывалось, что у щенка примерз язычок к жестянке, из которой он вылизывал остатки.

Я уже писал о том, как щенки помогали нам в охране лошадей. Ту же службу они несли и по отношению к взрослым собакам, сидевшим на привязи. Если какая-нибудь из этих собак срывалась с привязи, за ней тотчас же кидалась скулящая и воющая толпа щенят. Когда, в конце концов, пришлось привязать и подросших щенков, за ними столь же ревностно следили младшие. Привыкнув в течение нескольких месяцев к полной свободе, молодые собаки страшно мучились, когда на них впервые надевали ошейник и им приходилось приучаться к неволе. Еще меньше им нравилось, когда их учили тащить сани. Помнится, в первый день они просто улеглись впереди саней и не двигались с места. Тогда применили другой способ: привязали Эмброза вместе с его братом к саням сзади, так что им волей-неволей пришлось тащиться вслед. Некоторое время тренировка происходила в Зеленом парке, но потом мы стали выбирать более далекие расстояния. Излюбленный маршрут был до мыса Барни и обратно. Мыс находился примерно в трех с половиной километрах к юго-востоку от места зимовки. При легкой нагрузке собаки пробегали это расстояние за час в оба конца.