Георгий Миронов - Короленко

Пришли известия о крестьянском выступлении в местечке Великие Сорочинцы. «Полтавщина» поместила сообщение о событиях. Вскоре в квартире писателя появились неторопливые, степенные мужики из мятежного села. Рассказывали, рассказывали… Короленко записывал, выспрашивал.

А дело было такое.

Незадолго до выступления в Сорочинцах организовалась маленькая, но крепко сплоченная группка революционно настроенных крестьян и интеллигентов. От небольших собраний с обсуждением вопросов о земле и японской войне перешли к митингам. Собирали деньги на борьбу с самодержавием, говорили пламенные речи рабочие-ораторы из Кременчуга и Миргорода; мужики спрашивали, скоро ли придется драться им с кровопийцами.

В разгар этих событий по распоряжению губернатора князя Урусова стражники схватили члена группы Безвиконного. Тогда загремел набат, и сбежавшиеся крестьяне арестовали пристава, урядника, стражников разоружили и выгнали из села, а винные лавки закрыли.

Почти тотчас же стало известно, что из Миргорода на усмирение выступили каратели. Сорочинцы вооружились кто чем смог — косами, топорами, вилами. Наутро прибыл помощник исправника Барабаш с сотней казаков под командованием офицеров. Не успела смолкнуть военная труба, как раздался залп, и несколько человек упали. Крестьяне кинулись на казаков, смяли их, а Барабаша смертельно ранили.

Это была высшая точка протеста. Когда снова началась стрельба, крестьяне стали разбегаться, а казаки, все более зверея, носились за убегавшими, стреляли, рубили на улицах, во дворах. Более двадцати человек остались на месте кровавой схватки; казаки свезли Барабаша в больницу, где он умер, и, освободив пристава с урядником, покинули Сорочинцы.

Произошло это 19 декабря, и в этот же день (завидная оперативность!) по приказу князя Урусова из Полтавы был двинут в мятежное село карательный отряд.

Старший советник губернского правления Филонов с отрядом донцов и терцев при двух пушках ворвался в Сорочинцы днем 21 декабря. К вечеру в злосчастном селе был наведен «порядок»: «зачинщики», нещадно избитые, сидели в холодной, казаки грабили имущество крестьян, насиловали женщин, избивали всех, кто попадал им под руку.

Наутро жителей согнали на площадь.

На крыльцо волостного правления вышел Филонов, оглядел наведенные на толпу орудия.

— Из этих пушек, — закричал крестьянам чиновник, опьяненный сознанием своей власти над ними, — я перестреляю вас, а остальных изрублю саблями, как капусту!.. На колени!

Вывели окровавленных, страшно обезображенных «зачинщиков», и Филонов, прежде чем отдать их под нагайки казаков, бил кулаком по вспухшим, заплывшим кровью лицам, выбивал зубы, пинал ногами в животы, исступленно кричал:

— Перебью, перережу всех бунтовщиков!

Но тут подал робкий свой голос священник.

— А не желаете ли сами лечь под розги? — прикрикнул на него Филонов, и батюшка съежился, затих.

А паства его, которую он учил смирению, смиренно стояла на коленях в глубоком снегу, без шапок, стояла час, другой, третий… Казаки ходили между коленопреклоненными людьми и хлестали налево и направо нагайками, а Филонов с крыльца кричал, чтобы били сильнее, кричал, что там, где он пройдет, не будет «красной заразы».

В последующие дни истязания происходили в соседних селах — Устивице и Кривой Руде.

23 декабря писатель вернулся из Петербурга в Полтаву.

— Ну, теперь — или я, или Филонов! — сказал Короленко, когда узнал все это. — Один из нас должен сесть на скамью подсудимых.

До сих пор корреспонденции в «Полтавщине» о «подвигах» Филонова не имели успеха — расследования никто не собирался назначать.

Короленко решил, что теперь его очередь писать — надо огласить всю правду об этой страшной трагедии. Надо добиться суда над беззаконниками в чиновничьих и полицейских мундирах. Надо, наконец, остановить, если это возможно, все шире разливающуюся эпидемию насилий и жестокости.

Факты, пусть в его открытом письме статскому советнику Филонову будут одни факты — тщательно проверенные, неопровержимые. И Короленко собрал эти факты и бросил их в лицо карателю, обвиняя его в деяниях, противных служебному долгу, достоинству и чести. Филонов нес в Сорочинцы, Устивицу, Кривую Руду не идею правосудия и законной власти, а только свирепую и беззаконную месть чиновничества за чиновника и за ослушание чиновникам. Он мстил даже невиновным. Он попирал все законы — старые и новые, подрывал в народе веру не только в манифест, но и в самую идею законности и власти, толкал народ на путь отчаяния, насилия и мести.

Короленко дописывал статью в страшном нервном возбуждении, слова сами слагались в фразы — четкие, законченные, гневные.

«Я кончил. Теперь, господин статский советник Филонов, я буду ждать.

Я буду ждать, что, если есть еще в нашей стране хоть тень правосудия, если у вас, у ваших сослуживцев и у вашего начальства есть сознание профессиональной чести и долга, если есть у нас обвинительные камеры, суды и судьи, помнящие, что такое закон или судейская совесть, то кто-нибудь из нас должен сесть на скамью подсудимых и понести судебную кару; вы или я…

А если и вы, как другие вам подобные, останетесь безнаказанным, если, избегнув всякого суда по снисходительности начальства и бессилию закона, вы вместе с кокардой предпочтете беспечно носить клеймо этих тяжелых публичных обвинений, то и тогда я верю, что это мое обращение не пройдет бесследно.

Пусть страна видит, к какому порядку, к какой силе законов, к какой ответственности должностных лиц, к какому ограждению прав русских граждан зовут ее два месяца спустя после манифеста 17 октября. За всем сказанным вы поймете, почему, даже условно, в конце этого письма, я не могу, господин статский советник Филонов, засвидетельствовать вам своего уважения»-

«Открытое письмо статскому советнику Филонову» появилось в № 8 «Полтавщины» 12 января и на следующий день — в связи с громадным спросом — было выпущено на отдельном листке в качестве приложения к газете. Оно успело разойтись еще до того, как местное начальство опомнилось и обрушилось на газету с репрессией — «Полтавщину» приостановили. Общественное мнение было возбуждено до предела. «Письмо» перепечатал ряд газет в России и за границей. Филонов в это время орудовал в Кривой Руде, а без него нельзя было дать опровержения. Администрация оказалась в очень щекотливом положении.

17 января Филонов появился в Полтаве, и тотчас же разнесся слух, что губернатор потребовал от него официального опровержения.

Но до этого дело не дошло — оно решилось совсем по-иному.

Утром следующего дня к Филонову, идущему по людной улице в губернское правление, подошел неизвестный молодой человек и выстрелом в упор размозжил голову. В наступившей панике террорист скрылся. Юноша был членом местной боевой организации эсеров — Дмитрий Кириллов. Решение о казни Филонова было принято террористами еще до появления в печати «Письма», при первых известиях о «подвигах» карателя в Сорочинцах.