Альберт Манфред - Марат

Безоговорочно, как и в «Цепях рабства», оправдывая право бедных и угнетенных на восстание, Марат, естественно, подвергает жестокой критике деспотическую власть и политические учреждения, угнетающие слабых и бедных или препятствующие осуществлению их естественных прав. Он ведет речь в гневном, обличительном тоне. Целая глава в его трактате посвящена мнимым государственным преступлениям, изобретаемым продажными юристами, подводящими под эту статью все, что совершается против государя. Суждения Марата по этому вопросу проникнуты боевым, задорным демократизмом. Интересы государства и интересы государя для него не только не тождественны, как это представляют слуги монарха-деспота, но большей частью противоположны. В частности, Марат решительно отвергает толкование сочинений, направленных против монарха, или покушения на его жизнь как государственных преступлений. Убийство монарха должно быть караемо так же, как карается простое убийство.

В «Плане уголовного законодательства» Марат должен был, естественно, еще раз определить свое отношение к собственности.

В этом произведении Марат, как и раньше, далек от какого бы то ни было отрицания института частной собственности вообще, и в этом его позиция до последних дней жизни остается неизменной. Марат никогда не был коммунистом-утопистом; он не разделял коммунистических идей Мелье, Морелли, Мабли. Но Марату в то же время чуждо столь характерное для большинства буржуазных политических писателей и политических деятелей конца восемнадцатого столетия почтительное преклонение перед институтом частной собственности как священным и непререкаемым Правом.

Марат, придерживавшийся уравнительных идей Руссо, уже в «Цепях рабства» право частной собственности объявлял правом условным. В «Плане уголовного законодательства» эта ограничительная трактовка права собственности подчеркнута еще резче и определеннее.

«Право владения вытекает из права на существование, — пишет Марат, — таким образом, все необходимое для продления нашей жизни принадлежит нам и до тех пор, пока остальным недостает самого необходимого, никакой излишек не может принадлежать нам на законных основаниях».

Этой отчетливой формулировкой Марат ясно определяет, что право собственности, по его мнению, законно и правомочно лишь в той мере, в какой оно не противоречит первейшему праву — праву на существование.

Смелый революционный дух, который был присущ его первому политическому памфлету «Цепи рабства», еще сильнее чувствуется в новом сочинении.

«План уголовного законодательства» вновь подтвердил, что в решении основных социально-политических вопросов своего времени Жан Поль Марат остался на позициях боевого революционного демократизма.

«Довольно, слишком долго эти ненавистные тираны опустошали землю. Их царство идет к концу, светоч философии уже рассеял густую мглу, в которую они ввергли народы. Осмелимся же приблизиться к священной ограде, за которой укрывается самовластие, осмелимся разорвать мрачную завесу, скрывающую от глаз его происки; осмелимся вырвать из его рук это страшное оружие, всегда губительное для невинности и добродетели. Пусть при этих словах тупые рабы бледнеют от испуга — они не оскорбят слуха свободных людей. Счастливые народы, вы, сорвавшие тяжкое ярмо, под которым стонали, счастьем вашим вы обязаны именно этой благородной отваге».

Человек, написавший эти строки, не мог быть кабинетным ученым, укрывшимся за четырьмя стенами от кипящего потока жизни. Пожалуй, ни в одном другом произведении французской политической литературы предреволюционного десятилетия не чувствуется так явственно приближения надвигающейся революционной бури, не звучит так уверенно и смело дерзновенный призыв идти навстречу ее ветрам.

Доктор Марат, физиолог и физик, увлеченный разрешением тайн науки, оставался верным ciîhom своего народа, ненавидевшим его врагов, обличавшим тиранию абсолютистского режима, готовым, как только протрубит рог, вступить с ним в жестокую борьбу.

Но рог еще не трубил, гроза еще не пришла; еще только сгущались тучи на горизонте, и один из самых революционно мыслящих политических писателей Франции отбрасывал прочь перо и снова возвращался к своим тиглям и колбам.

Здесь тоже продолжалась борьба.

Это была не только борьба с природой, терпеливое и настойчивое стремление овладеть ее тайнами, с тем чтобы заставить ее еще лучше служить человечеству. Природа была другом человека и могла еще щедрее оделить его своими неисчислимыми дарами, если только найти верный ключ к потайным дверям ее сокровищниц.

Труднее, тяжелее была борьба с теми, кто охранял подступы к овладению тайнами природы, — со жрецами науки, кастовыми учеными, с официальной наукой, королевской Академией наук, освященной благоволением ее августейшего покровителя и поддержкой неограниченной монархии.

Путь Марата в науке не был ни простым, ни легким.

За двадцать пять лет неустанных научных трудов он сумел создать себе имя и приобрести известность в ученом мире Европы и Америки. Бенджамен Франклин, знаменитый американский ученый-физик и политический деятель, с большим уважением отзывался о научных трудах Марата в области физики. Марат поддерживал с ним оживленную переписку. Гёте в своем «Учении о цветах» также сочувственно писал о научных изысканиях доктора Марата. В 1783 году в Лейпциге в переводе на немецкий язык, с предисловием и примечаниями Ш. Вайгеля вышли работы Марата о свете. Вайгель в предисловии подчеркивал крупное значение трудов Марата для современной науки. Высокую оценку опытов и научных открытий доктора Марата в области физики можно было встретить на страницах ряда научных журналов того времени.

Марат рассказывал, что один «северный монарх приглашал приехать в его государство для работы по вопросам физики». Он получал и иные заманчивые предложения и неизменно отвергал их.

Правда, одно из таких соблазнительных предложений он принял. Речь шла о том, чтобы в Испании, в Мадриде, была создана королевская Академия наук и доктор Марат возглавил ее в качестве президента.

Переписка Марата с его другом Румом де Сен-Лореном, переехавшим из Парижа в Мадрид, относящаяся к 1783 году, свидетельствует о том, что Марату нравилась эта идея и он хотел стать во главе Испанской Академии.

Марата более всего соблазнила, вероятно, возможность широко, не заботясь о копеечной экономии, ставить научные опыты; в Париже ему все приходилось делать за свой счет, и все его крупные заработки Шли на оплату дорогостоящих экспериментов. Ему должна была также импонировать полная научная самостоятельность и независимость; он был бы освобожден также от треволнений и забот непрерывной войны с Парижской Академией, поглощавшей немало его сил. Словом, он страстно желал получить эту высокую академическую должность, и некоторые из своих писем Руму де Сен-Лорену он предназначал не только для своего корреспондента, но и для испанского министра графа Флорида Бланка, а возможно, и для испанского короля, от которых зависело осуществление этого плана.