Альберт Манфред - Марат

Марат вернулся во Францию, когда за короткое время многое уже изменилось. Он нашел Париж возбужденным, встревоженным. Столицу трясла лихорадка. В клубах, на собраниях секций, на улицах — везде были слышны разговоры о близкой войне. Война между революционной Францией и феодальной Европой действительно, казалось, была неотвратима.

С начала французской революции правительства европейских монархий отнеслись к ней с нескрываемой враждебностью. Они увидели в ней не только дерзкое покушение на священные права «помазанника божьего», но и крайне опасный пример, способный воодушевить на подобные же или сходные действия их собственных подданных.

И верно, почти повсеместно в Европе общественно-прогрессивные силы, передовые люди своего времени восторженно приветствовали французскую революцию и рукоплескали ее победам. Фридрих Шиллер, Виланд, Клопшток, Эммануил Кант, Фихте — цвет Германии — славили революцию в стихах и прозе. Лидер партии вигов Фокс назвал падение Бастилии «величайшим событием в мире». Кольридж, Вордсворт, Шеридан — все литературные знаменитости Англии с горячим сочувствием следили за великими событиями, совершавшимися по ту сторону Ла-Манша. В самодержавно-крепостнической России Екатерины II в обеих столицах, в дворянских усадьбах и в среде разночинной интеллигенции с огромным вниманием, а многие и с сочувствием прислушивались к необычайным известиям, приходившим из Парижа. Александр Радищев, опубликовавший в 1790 году свое знаменитое «Путешествие из Петербурга в Москву», «царям грозился плахою», как сказала хорошо понявшая смысл книги императрица. Радищев был сослан в Илимский острог, но Н. И. Новиков, Федор Кречетов, И. Г. Рахманинов и другие продолжали вести «вольные речи» до тех пор, пока и их голос не был пресечен жесткой рукою царской власти.

Европейские монархии — оплот феодально-абсолютистского строя — в выражениях симпатии к французской революции видели прямое доказательство приближавшейся к ним вплотную опасности.

«Мы не должны, — говорила Екатерина II, — предать добродетельного короля в жертву варварам; ослабление монархической власти во Франции подвергает опасности все другие монархии».

В Вене, Берлине, Петербурге, Лондоне, Турине, Стокгольме с 1790 года обсуждался вопрос о том, как подавить французскую революцию, как организовать интервенцию против Франции в целях восстановления государя в его законных правах.

В августе 1791 года в замке Пильниц, в Саксонии, император Леопольд II и прусский король Фридрих Вильгельм II подписали декларацию о совместных действиях против революционной Франции. В феврале 1792 года Австрия и Пруссия заключили договор о военном союзе против мятежной Франции. Это значило, что правительства феодальной Европы (при деятельной поддержке буржуазно-аристократической Англии) поставили интервенцию в порядок дня. Однако острые противоречия между державами затрудняли переход от слов к делу.

Подготовка интервенции против Франции происходила при непосредственном участии французских эмигрантов, братьев короля, и при косвенном участии самого французского двора.

После провала попытки бегства все расчеты двора строились на вмешательстве иностранных держав. Подавить революцию можно было только извне, армиями европейских государств, и Мария Антуанетта и Людовик XVI теперь рассчитывают обрести освобождение с помощью иностранного оружия.

Так внутренняя контрреволюция перерастала во внешнюю контрреволюцию.

Европейские державы готовили интервенцию против революционной Франции. Это было бесспорно. Но какова должна быть позиция самой Франции? Что должно делать французское правительство? Что должен делать французский народ перед лицом надвигающейся угрозы иностранного нападения?

По этому вопросу в рядах французской демократии обнаружились различные мнения.

20 октября 1791 года Пьер Бриссо, не без труда удовлетворивший свое честолюбивое стремление стать депутатом, выступил в Законодательном собрании с речью, произведшей большое впечатление.

В заносчивом тоне Бриссо грозил иностранным державам. Он доказывал, что государства Европы, предоставляющие приют беглым эмигрантам и угрожающие Франции, только кажутся сильными и опасными; на самом деле они слабы; они страшатся своего народа; французам их нечего бояться. «Заговорим, наконец, языком свободных людей с иностранными державами! — воинственно восклицал Бриссо. — Пора показать миру, на что способны свободные люди и французы!»

Бриссо долго рукоплескали: его речь имела шумный успех в Собрании.

Это выступление Бриссо не было случайным. С этого времени главной темой его речей в Законодательном собрании, его статей в печати становится идея революционной наступательной войны.

«…Народ, завоевавший себе свободу после десяти веков рабства, нуждается в войне. Ему нужна война, чтобы утвердить свободу», — провозгласил он в речи 16 декабря. Но и этого ему кажется мало. Две недели спустя, 29 декабря, снова доказывая необходимость революционной наступательной войны, он с легким сердцем произнес такие слова: «Война является в настоящее время национальным благодеянием; единственное бедствие, которого можно опасаться, это что войны не будет».

Бриссо был не одинок. Эту воинственную позицию вместе с ним разделяла вся его партия — партия бриссотинцев, как ее называли в те дни, партия жирондистов, как ее стали именовать позднее. Пьер Викторьен Верньо, Маргерит Эли Гаде, Жансонне, Гранжнев, Дюко и ряд иных депутатов, представлявших департамент Жиронды или по политическим мотивам примкнувших к группе Бриссо, горячо поддерживали идею революционной наступательной войны.

Их речи звучали крайне революционно. Народы Европы стонут под игом тиранов; они ждут лишь сигнала для того, чтобы сбросить тягостное ярмо. На Франции лежит священный долг. Она должна сделать первый шаг — начать войну против европейских монархий и поднять знамя освободительной войны в Европе. Такова была примерно фразеология жирондистских ораторов.

Они торопились. 18 января 1792 года Пьер Верньо, лучший оратор Жиронды, который не в пример Бриссо умел в горячей импровизированной речи находить слова, увлекавшие аудиторию, потребовал немедленного объявления войны австрийскому императору.

«К оружию! К оружию! — восклицал Верньо, — Граждане, свободные люди, защищайте свою свободу и обеспечьте надежду на освобождение человеческого рода, иначе вы в своих несчастьях не будете даже достойны его сожаления».

Эти призывы, эти речи, звучавшие так патриотически и революционно, встречаемые обычно громом восторженных рукоплесканий взволнованной толпы, тем не менее вызвали энергичные возражения со стороны передовых демократов.