Юрий Фельштинский - Троцкий против Сталина. Эмигрантский архив Л. Д. Троцкого. 1929–1932

[…] Генеральный консул передал мне новые условия: меня впустят на 8 недель между сентябрем и декабрем, если я добуду паспорт, пригодный на полгода после декабря. Последнее условие, явно продиктованное полицией, было для меня неосуществимо, а для Чехословакии ненужно. Я написал об этом в Прагу. Условие было отклонено: правительство одержало победу над полицией, демократия торжествовала, и с ней вместе мои благожелатели.

Оставался вопрос о транзитных визах, туда и обратно. Из Рима виза дана была по телеграфу в 24 часа. Из Вены пришлось ждать решения свыше недели. Теперь все условия были налицо. Мой скептицизм колебнулся. В доме стали готовиться к отъезду. После этого чехословацкое правительство отказало мне в визе. Это его право. Но на мой скромный взгляд [чехословацкое правительство] пользуется своим правом с излишними осложнениями.

Политической причиной отказа явились очень бурные, если судить по печати, протесты со стороны некоторых организаций. Главным мотивом протестов служила моя роль в отношении чехословацкого корпуса в России в 1918 году. События, происходившие более четырнадцати лет тому назад, снова ожили, вторглись в политику сегодняшнего дня. Если у меня нет причин обвинять чешское правительство за отказ в визе, то несравненно меньше у меня оснований оправдываться в моей политике по отношению к чехословацкому корпусу. Скорее уж я мог бы взять на себя роль обвинителя. Но и в этом нет надобности: вопрос был разрешен в свое время посредством оружия. Об этом историческом эпизоде я хочу здесь кратко напомнить.

Стояла весна 1918 года, тяжкая весна, за которой собиралось надвинуться еще более тяжкое лето. Напомним хронологию событий. […]

[Август 1932 г.]

В Соединенных Штатах сейчас широко обсуждается вопрос о признании Советского Союза. Дипломатическое признание не означает, разумеется, взаимного политического одобрения, как вежливое рукопожатие вовсе не равносильно обоюдной симпатии. Как уклониться от рукопожатий людям, которых связывают серьезные деловые интересы? Факт, однако, таков, что непризнание Советской республики чаще всего мотивировалось до сих пор ссылками на причины морального порядка. Вопросы, поставленные мне редакцией «Либерти», резюмируют эти ссылки в достаточно резкой форме. В этом я вижу не недостаток их, а преимущество. Отвечая с той же прямотой, с какой меня спрашивают, я заранее знаю, что не всех убежу [730]. Но если удастся рассеять наиболее отравленные предубеждения, и это будет уже несомненным плюсом.

1. «Превращает ли советское государство людей в роботов?» — гласит первый вопрос. Почему? — спрашиваю я с своей стороны. Идеологи патриархальности, вроде Льва Толстого или Джона Рескина [731], выдвигали против машинной цивилизации то обвинение, что она превращает свободных крестьян и ремесленников в безрадостных автоматов. Это обвинение за последние десятилетия направлялось чаще всего против индустриального режима Америки (тейлоризм [732], фордизм [733]).

Может быть, мы из Чикаго и Детройта услышим ныне призыв — отказаться от машин, убивающих душу? Слышали же мы недавно во Франции от запуганного кризисом радикального политика г. Кайо [734]разглагольствования о необходимости приостановить развитие машинизма! И газеты почтительно перепечатывали эти откровения! Почему бы в самом деле не вернуться вспять к свайным постройкам, к каменному топору и не попробовать обрасти шерстью? Нет, на это мы не согласны. В области машинизации Советская республика является пока что только ученицей Соединенных Штатов. И она не собирается останавливаться на полпути.

Может быть, однако, вопрос о роботе имеет в виду не машинное производство, а особенности социального строя? Не превращаются ли люди в автоматов потому, что машины составляют собственность государства, а не частных лиц? Достаточно ясно поставить этот вопрос, чтобы вскрыть его беспочвенность.

Остается, наконец, вопрос о политическом режиме, о суровой диктатуре, о величайшем напряжении всех сил и о низком жизненном уровне населения. Отрицать эти факты было бы неразумно. Но в них находит свое выражение не столько новый режим, сколько ужасающее наследство отсталости.

Политическая диктатура должна будет ослабевать и смягчаться по мере повышения экономического уровня благосостояния страны. Нынешнее командование людьми уступит свое место распоряжению вещами. Путь ведет не к роботу, а к человеку более высокого типа.

2. «Верно ли, что советское государство полностью подчинено узкой группе в Кремле, которая пользуется олигархической властью под видом диктатуры пролетариата?»

Нет, это не так. Один и тот же класс может в зависимости от условий господствовать при помощи разных политических систем и методов. Так, буржуазия на протяжении своего пути господствовала через абсолютную монархию, через бонапартизм, через парламентскую республику и через фашистскую диктатуру. Германская буржуазия господствует даже через господина фон Папена. Все эти формы господства, как они ни различны сами по себе, сохраняют капиталистический характер, поскольку в руках буржуазии остаются сосредоточенными главные богатства нации, управление средствами производства, школами и прессой и поскольку законы охраняют прежде всего буржуазную собственность.

Советский режим означает господство пролетариата, независимо от того, как широк слой, в руках которого непосредственно сосредоточена власть. Та политическая фракция, к которой я принадлежу, не одобряет режима, установленного сталинской бюрократией, и противопоставляет ему требование расширения советской демократии. Но поскольку государственный режим характеризуется в основе своей формами собственности, Советский Союз остается государством пролетариата.

3. «Не похитили ли Советы у детей радость и не превратили ли воспитание в систему большевистской пропаганды?»

Воспитание детей везде и всегда было связано с пропагандой: путем воспитания старшее поколение старается привить младшему уважение к тем учреждениям и идеям, поддерживать которые оно считает нужным. Пропаганда начинается с внушения преимуществ носового платка над пальцами и восходит к преимуществам республиканской платформы над демократической [735]или наоборот. Воспитание в духе религии есть пропаганда: вы не откажетесь, разумеется, признать, что апостол Павел был один из самых выдающихся пропагандистов.

Светское воспитание во французской республике насквозь проникнуто пропагандой, главная идея которой состоит в том, что вся добродетель вмещается во французской нации, точнее, в ее правящем классе и что французский милитаризм, в отличие от всех остальных, есть самый надежный инструмент мира и гуманности.