Виктор Носатов - Фарьябский дневник

Отправив седобородых к командиру батальона царандоя, Сахиб спрыгнул с машины и быстрым шагом, чуть не бегом направился к тополиной рощице, подальше от людских глаз.

Организовав круговое наблюдение, я пошел искать Сахиба, чтобы предложить отобедать с нами. Топольки, аккуратно высаженные заботливыми руками дехкан, только-только покрылись клейкими листочками. В рощице стоял дурманящий аромат весны, и птицы, ошалев от него, пищали, чирикали как сумасшедшие.

Сахиб сидел на крутой насыпи, обрамляющей канал, сосредоточенно строгая деревяшку. Стружки золотистыми струйками вылетали из-под ножа и, подхваченные теплым ветерком, неслись к воде, чтобы там, став сказочными парусниками, унестись по волнам в неведомую даль.

– До каких пор это будет продолжаться? Душманы жгут дома, убивают дехкан, насилуют их жен и дочерей, а те вместо того, чтобы взять в руки оружие и защищаться, пополняют банды, снабжают их всем необходимым, даже своих детей им отдают. Если можешь, объясни мне, почему? – с болью в голосе спросил у меня афганец.

– Мне трудно объяснить тебе причины, побуждающие крестьян подчиняться бандитам. Ведь на протяжении многих веков они привыкли безропотно переносить насилие. Раз новая власть не может защитить их от душманов, значит, главари банд для них – власть на местах. Нужны время и реальные победы новой власти…

– Да, ты прав. Но прав в общем, а не в частности. Да, я терпел насилие, но, в отличие от отца, с юности всей душей ненавидел своих хозяев. И когда появилась возможность выплеснуть пожар ненависти на обидчиков, я его выпустил в самом буквальном смысле слова. Когда там, за границей, мы поджигали усадьбу богатея, я понял, что выбрал опасный, но верный путь. Возвратившись на родину, снова гнуть спину на местных хозяев я уже не смог. Оставив отцу все, что смог за границей заработать, ушел в город.

Работал на хлопкоперерабатывающей фабрике. Там познакомился с хорошими людьми, которые открыли мне глаза на существующее в странах разделение на богатых и бедных.

Однажды, когда я в очередной раз приехал домой, чтобы навестить родителей, рассказал отцу о сути происходящей в мире борьбы между богатыми и бедными. Отец только недоверчиво, с опаской посмотрел на меня и, ничего не сказав, отвернулся. На другой день пришел мулла, чтобы изгнать из моего тела беса. После этого дехкане проходили мимо меня, будто не замечая. Ты прав, старшему поколению трудно понять наше стремление к лучшей жизни. – Сахиб замолчал. На лице его, всегда добродушно-радостном, снова угнездилась печаль.

Внезапно послышалась зажигательная горская музыка. Мы, как по команде, повернули головы в сторону колоны. Там, в тени огромной шелковицы, весело и беззаботно отплясывали замысловатые «па» два афганских бойца. Ноги танцоров в такт музыке с незаметной для глаз быстротой семенили по земле. Притягивали взгляд руки, которые, словно огромные орлиные крылья, то плавно опускались, то резко взмывали вверх, и казалось, что плясуны вот-вот оторвутся от земли и взмоют в поднебесье, к своим заоблачным сородичам.

– Не удивляйся, Виктор. Вокруг слезы, кровь, война, в конце концов, а они танцуют. В этом весь характер афганца. Лишь только наступает затишье, будь то после посевной или жатвы, а то и после боя, афганец, танцуя, отходит душой от повседневных забот, чтобы потом с удвоенной силой делать свое дело – мирное или ратное.

Я разглядываю своего афганского друга и не перестаю удивляться его эмоциональности. Еще совсем недавно его лицо было перекошено от гнева и боли, потом стало задумчиво-печальным, а сейчас выражало бурную радость. Казалось, вот-вот – и он сорвется с места и вместе с танцорами пустится в пляс. Все, что проходит через его сердце, тут же отражается на лице. Это тоже характерная черта простых афганцев.

На солнце набежало небольшое, все в прорехах, облачко, и тут же потянуло холодком. Сахиб, наблюдая за небом, прикрыл ладонью глаза, а когда отнял от лица руку, то тень озабоченности уже овладела его челом.

– Сахиб, ты так и не рассказал мне о своих скитаниях в Пакистане, – напомнил я ему о своем существовании.

Он перевел взгляд на меня и утвердительно кивнул головой.

– Если тебя это еще интересует, слушай. После того как я покинул дом, судьба занесла меня в Кабул. Я долго скитался по окраинам города, таскал бурдюки с водой, подбирал навоз, месил глину – делал все, чтобы заработать хоть на кусок лепешки, чтобы не помереть с голоду. О том, чтобы отложить деньги для семьи, не могло быть и речи. Однажды добрые люди посоветовали мне найти караванщика, который смог бы взять меня в услужение, а там, глядишь, и в Пакистан с караваном можно добраться. Несколько дней шатался я по Майванду – это главное торговое место столицы, пока не нашел одного караван-баши, который взял меня носильщиком и обещал доставить за границу. Новый хозяин не обманул меня. После долгих и тяжелых странствий караван пересек границу и остановился на ночлег в одном из приграничных городков. Я решил, не откладывая в долгий ящик, взять у караванщика расчет и идти искать другую работу. Хозяин принял меня радушно, но, когда услышал о деньгах, заработанных мной, принялся кричать и топать ногами. Подбежали его подручные и вышвырнули меня вон. Переночевав за дувалом караван-сарая, я наутро пошел искать работу. Нанялся к богатею, у которого были обширные плантации виноградников, сады и поливные пашни. На него, кроме меня, работало больше десятка батраков, в основном из соседних кишлаков. Жили вместе, в заброшенной кошаре у хозяйских хором, за ворота которых нас пускали только по большим правоверным праздникам. Хотя среди нас были и узбеки, и туркмены, и хазарейцы, жили дружно. Работали от зари до зари так, что кости ломило в конце дня, но хозяин не скупился.

Однажды меня вызвал управляющий и, надменно ответив на приветствие, заявил, что бай вдвое уменьшил мне плату. Я начал возмущаться, но хозяйский нукер пригрозил: если не подчинюсь, то окажусь в каталажке, у жандармов, которые ловят всех, кто переходит границу без документов. В бессилии, скрипя зубами, я ушел. Рассказал все, как было, своим новым товарищам. Те выразили сочувствие, да и что другое они могли сделать.

Все уже отдыхали, когда ко мне подошел Ислам – постарше меня джигит, с узенькими усиками на черном от загара лице и добрым, ясным взглядом крупных, сияющих небесной голубизной глаз. Хотя среди батраков были люди постарше Ислама, но, несмотря на это, он пользовался большим уважением, чем кто-либо другой. Он единственный из всех мог открыто сказать хозяйским нукерам все то, что о них думает, и потому пользовался у них дурной славой. Но они его почему-то не трогали. Видимо, боялись гнева хозяина. Ведь у Ислама были золотые руки. Он мог заменить заболевшего кузнеца у наковальни, исправить электропроводку в хозяйском доме, короче, не было дела, которое бы Ислам не знал.