Леонид Рейзер - Неизвестный Харламов

Отец. С рождения до года у сына диспепсия была – неусвоение пищи. Мы с женой попеременно в больницу к нему ходили. Дежурили там круглые сутки. И на полпути встречались, переговаривались, как там что у ребенка. А все хуже и хуже было.

Сестра. Но однажды мама наша так идет понуро и плачет. Худенькая, черненькая, красивая. И беременная мною уже была. А навстречу ей старушка незнакомая:

– Дочка, что плачешь-то? Стряслось что?

– У меня сынок болеет. Не ест ничего. Совсем, говорят, плохой. Не жилец. Левую ногу парализовало.

– Не бойся, доченька. Все сделаю. Завтра придешь к нему – и он пойдет на поправку.

Отец. Я с утра пораньше пошел в больницу. А там окна выходили на улицу, на первом этаже были – хорошо все видно; все детишки стриженые и в отдельных боксах. Вчера, позавчера вялый такой был, а тут узнал меня сразу и оживился. Вот те на! Ну я встречаю Бегоню, а она, обалдев от радости, говорит и вроде как не верит сама: «Хороший сегодня Валерик».

Сестра. Вот что за чудо эта старушка сотворила?!

Отец. Дизентерией Валерик болел. Мы с ним в Морозовскую больницу сунулись – не принимают нас.

Сестра. Грудничок же был. Жуть. Что родителям выпало… Как ребенок мучился…

Летом 1961-го – в детском санатории для сердечников в подмосковной Красной Пахре

Харламов и Харламов

Осень 1961-го. Валере Харламову рекомендованы прогулки в ближайшем парке

Отец. Нас нигде не приняли. В 11 месяцев он пошел. А летом все ж таки уложили его в больницу.

Сестра. Однажды родители пришли его навестить. Заходят в палату, видят картину – ребенок в кювезе лежит. Врачи уже говорили: «Надежды мало».

Отец. После того случая, когда он в ванной упал, парализовало у Валерика правую руку и левую ногу. «Детский паралич» – диагноз врачи поставили. И объяснили, что это все – последствия многочисленных ангин. Врачи предупредили: «Следите, чтобы не простужался. Аккуратней с мороженым. Ноги в тепле держать. Горло шарфом укрывать. Чтоб не на ветру был».

Мало того, прошло какое-то время – и порок сердца обнаружили у него. Только в этом возрасте. В 13 лет.

Врачи все приходили, приходили, пока мама через Красный Крест не добилась, чтобы его положили в 7-ю, кажется, больницу.

Это в апреле было. В шестьдесят первом. 12 апреля. Когда Гагарин полетел. Маму нашу направили от завода его встречать. Ну, она, конечно, рванула к Валерику. А из больницы его потом на «скорой» перевезли в санаторий в Красную Пахру.

Катание на лодке у Тимирязевской академии

Это они катаются на лодке у Тимирязевской академии. Там большой пруд и красивый парк. Нам-то близко было, от Соломенной сторожки пройти минут пятнадцать или проехать на трамвае, на 27-м, пару остановок. Валерик здесь школьник уже, лет 12–13 ему определенно. А что жена не побоялась сына на весла посадить, так он к тому времени умел плавать, а она бултыхалась почти на месте, ну, по-собачьи что-то могла изобразить. Сестра. Строго-настрого запретили активное движение. Прыгать? Бегать? Какое там! Только шахматы и шашки. И чтобы тишина была дома полнейшая. Что в коммуналке с пятью семьями не очень просто обеспечить. Любой активный нагрузочный спорт исключили категорически. Только пинг-понг в санатории разрешили. И то сказали, чтобы недолго играл. Потом еще под Звенигородом в заводском пионерлагере брат побыл, ходил там как неприкаянный. Порок сердца у мальчика. Что тут поделаешь?

Отец. Его выписали из санатория для сердечников в августе, а в сентябре, как обычно, запись в секцию хоккея в ЦСКА проходит. Набор после просмотра. И он тихо-тихо пошел туда записываться.

Сестра. И слова даже отцу, считайте, тренеру его сызмальства, не сказал. Увидел где-то объявление о наборе в ЦСКА – и в назначенный день и час прошел с друзьями два квартала и очутился в ледовом дворце.

Отец. Конечки-то у него были. Гаги. По тем временам – хорошие конечки. А я только через два дня узнал обо всем этом.

Сестра. А от матери брат с отцом еще долго скрывали про хоккейную секцию. Она, ясно, на дыбы встала бы.

Отец. Рисковал ли я, зная про все его болезни тяжелые? Боялся ли я взять на себя ответственность? Нет, не боялся. И не было такого настроения, что вот очень рискую здоровьем сына, что я похож, как там говорят про японцев, на камикадзе. Сам я играл в русский хоккей и Валерика всегда брал с собой в выходные дни, когда матчи городского первенства проводились. Я, значит, в поле гоняю, а он за воротами катается себе в удовольствие. И во дворе он катался охотно и помногу.

А почему бы немного не пошалить?

Я же чувствовал, что нет у него никакой одышки. Та же картина была летом, когда на футбол переходили. И не болел, не простужался сын, даже не чихал. Но каждый месяц в Морозовской больнице врач делал ему укол со специальными лекарствами. Это мы не пропускали. Ни в коем разе. Не припомню уж, сколько времени прошло, с полгода пожалуй, и тот же самый врач обратился ко мне: «Больше вашему мальчику не надо сюда приходить. Но в движении ограничивайте его, покой прежде всего».

Валерик уже в ЦСКА занимался. Мы приехали в Морозовскую больницу где-то через год, чтобы провериться: он там на учете состоял. Сделали ЭКГ.

Начало хоккейного пути. На открытом катке ЦСКА на Ленинградском проспекте

Четырнадцатилетнему Валере привычно и хорошо в коммунальной квартире

– Все хорошо, все нормально. Сами удивлены. Как это вам удалось? Строго нашим рекомендациям следовали, наверное?

– Да он уже год как хоккеем в ЦСКА занимается.

– Не может быть!

Я как рассуждал: уж лучше тренироваться в ЦСКА под контролем врачей, чем снег жевать и гонять во дворе, где не дозовешься, если что не так. В тринадцать лет таких, как сейчас, нагрузок не было у ребят, да и занимались на воздухе, а не в духоте дворцовой. Повезло нам, чего уж там.