Александр Бондаренко - Михаил Орлов

Не совсем понятно, правда, при чём тут гвардейский артиллерист светлейший князь Меншиков, ставший впоследствии адмиралом, и кто такой Билибин? Но все остальные — кавалергардские офицеры, из которых один только Михаил Лунин не выслужил генеральских эполетов. Однако мы бы не рисковали называть их каким-то «кружком», да ещё и «организованным Орловым». Просто, как пишет князь Волконский, Кавалергардский полк был как бы разделён на два «отдела»: «бонтонный» — то есть хорошего тона, и «мовежанрский» — то есть, так скажем, противоположного направления, где господа офицеры предпочитали разврат и умеренное пьянство вышеописанному времяпрепровождению — с театром и дружескими беседами. Про существование каких-либо «кружков» мемуарист не пишет ничего.

Ведь если бы нечто подобное было, то Сергей Григорьевич рассказал бы обязательно. А так, в очередной раз обращаясь к образу своего однополчанина, друга и родственника, к тому времени — давно уже ушедшего, он ограничивается многозначительной, но абсолютно неконкретной характеристикой: «Вместе с тем он в кругу петербургского общества приобрёл уважение, уже тогда стал во главе и мыслящей и светской молодёжи» {97} 97 Волконский С.Г. Записки. С. 362. . Звучит, конечно, хорошо и красиво — вот только что это значит? Коим образом он мог «стать во главе»? В качестве кого?

Как вспоминал Волконский, в тесной офицерской компании обсуждались самые разные темы — а потому и не удивительно, что 25 августа 1808 года поручик Орлов (в чин этот Михаил был произведён недавней весной, 27 апреля) выступил перед сослуживцами с «Прожектом постановления» — трактатом о неустройствах в земле Русской, а также о том, что следовало бы сделать государю и его правительству, дабы, в конце концов, навести в империи порядок…

«Автор проекта… заклинает царя “предупредить страшную и неизбежную катастрофу, грозящую отечеству в лице как его вождя, так и последнего из подданных”. С восхищением автор вспоминает первое время царствования Александра, когда “блестящая будущность открывалась взорам всей нации”, и самыми чёрными красками рисует политическое положение, в котором оказалась Россия к 1808 году… нерешительные и несогласованные полумеры во внутреннем управлении, полный разброд в рядах министров: рядом с дельными людьми — “олицетворения глупости, неспособности, неопытности, стяжательства, честолюбия, безнравственности…”, засилие бюрократической касты, составленной из иностранцев и “людей самых подлых классов”, невежественные и корыстолюбивые губернаторы, расстроенные и неразумно растрачиваемые финансы, армия и флот, не имеющие признанных вождей и необходимого оснащения…» {98} 98 Дружинин Н.М. Государственные крестьяне и реформа П.Д. Киселева. М.; Л., 1946. Т. 1. С. 257–258.

Признаем, что «картинка» нарисована достаточно типическая для России — на разные времена…

Однако Орлов хотел — ни больше ни меньше! — передать свой меморандум Александру I. Что ж, если Орловы могли менять царей на российском престоле, то уж давать монархам советы — им сам Бог велел!

Полковые товарищи Михаила подобное намерение не одобрили и дружно отсоветовали поручику «высовываться» со своей инициативой. Хотя сам «Прожект» офицеры слушали с интересом и соглашались с его положениями, уверяя, что все они готовы подписаться под этими строками, но лишь при условии, если после того Орлов запрячет этот меморандум куда-нибудь подальше… Не то чтобы боялись, а просто сознавали, что это не их дело — мол, на то есть старшие, при больших чинах, которым и решать. Внутренние неустройства заботили гвардейское офицерство гораздо меньше, нежели дела «международного плана». Недаром писал тот же Волконский: «Одним я теперь горжусь былым временем — это общий порыв молодёжи всех слоев желать отомстить французам за стыдное поражение наше под Аустерлицем и Фридляндом» {99} 99 Волконский С.Г. Записки. С. 131. .

Как свидетельствовал поэт-партизан Денис Давыдов, служивший в Кавалергардском полку до Орлова, а потом переведённый в армейские гусары за дерзкие стихи, «ненависть французов к русским и русских к французам началась именно с этой эпохи» {100} 100 Давыдов Д.В. Воспоминание о сражении при Прейсиш-Эйлау. 1807 года января 26-го и 27-го 11 Давыдов Д.В. Военные записки. М., 1940. С. 107. — то есть с Австрийской и Прусской кампаний…

Через несколько лет ненависть эта выплеснется на полях Отечественной войны. Пока же для гвардейских офицеров главным её объектом стал официальный представитель Франции в Петербурге дивизионный генерал маркиз Арман Огюстен Луи де Коленкур, герцог Виченский. Кстати, к России и русским он относился с большим уважением, но… Многие кавалергарды демонстративно перестали бывать в домах, куда был вхож французский посланник, и игнорировали приглашения на балы во французское посольство — несмотря на то, что Александр I требовал, чтобы русские гвардейцы там бывали. Государь требовал — а значит, составлялись списки тех, кто был обязан пойти на бал, чтобы обеспечить «представительство», однако офицеры это требование не выполняли — и кое-кто даже отсидел под арестом за подобную «демонстрацию».

Если для одних бал ассоциировался «с первым выходом в свет Наташи Ростовой», то для других являлся выполнением досадной служебной обязанности…

Переходили кавалергарды и к «активным действиям». Всем в столице было известно, что в недавно приобретённой резиденции французского посла — на Дворцовой набережной, на полпути от Зимнего до Мраморного дворца, — в угловой гостиной висел портрет Наполеона, а под ним стояло кресло наподобие трона. Никакой иной обстановки в этой комнате не было. Кавалергардские офицеры сочли это «обидой народности». А потому выбрали зимнюю ночку потемнее и поненастнее и, промчавшись на санях мимо посольства, побили зеркальные стёкла этой комнаты припасёнными булыжниками… Скандал! Но кто знал его героев? За такое ведь можно было и «под красную шапку» угодить — то есть быть разжалованными в солдаты. Потому про то знали одни лишь участники, из которых нам известен только князь Волконский, но они, разумеется, молчали…

Хотя, бывало, офицеры действовали и с «открытым забралом» — причём задирая самого государя императора, авторитет которого в гвардии резко снизился после Аустерлица и Тильзита. Говоря откровенно, царь тогда очень боялся повторить судьбу своего злосчастного отца…

У Александра Павловича была привычка: в строго определённый час он выходил на прогулку по определённому маршруту, наречённому в Петербурге «царским кругом»: по набережной Невы до Летнего сада, по саду вдоль Фонтанки и по Невскому проспекту, представлявшему тогда собою бульвар, обсаженный берёзками. В это время, как бы случайно, на центральном проспекте города оказывался весь beau monde [72] Высший свет (фр.). , всё столичное общество — от царедворцев до представителей наиболее состоятельного купечества. Все гуляющие были одеты весьма изысканно и двигались, соответственно, от Адмиралтейства к Фонтанке, то есть по направлению навстречу государю. Цель у них у всех была одна: оказаться замеченными, удостоиться ласкового слова, улыбки или хотя бы царственного взгляда. В боковых прилегающих к проспекту улицах — Италианской, Караванной, Большой и Малой Конюшенных — теснились экипажи, в которых «любители пеших прогулок» возвращались домой, лишь только император проходил мимо них. Проспект за спиной Александра Павловича пустел буквально на глазах…