Андрей Достоевский - Воспоминания

Случилось следующее: губернатор граф Сиверс был в отпуску в Петербурге, и должность его исполнял вице-губернатор Баранович. Раз как-то мне нужно было сделать какой-то доклад от строительной комиссии, и я поехал к Барановичу. Но в кабинете были уже другие лица с докладами, а потому я и уселся в приемной, поджидая призыва меня. Как вдруг из кабинета вышел Василий Петрович Ульман; поздоровавшись со мною, он сказал:

— А что, Андрей Михайлович, вы докладывались уже? [34]

— Да, Баранович уже извещен, что я здесь.

— Да все равно, там у него Краевский держит доклад и, вероятно, минут 15 пробудет еще в кабинете. Не выйдем ли мы покамест на улицу, я хотел бы вам сообщить кое-что.

Краевский был незначительный чиновник, занимавший где-то место секретаря и ходивший ежедневно с докладом к губернатору. Мы вышли вместе на улицу, и тогда Ульман начал так:

— Андрей Михайлович, я очень вас уважаю и не хотел бы скрыть от вас того, что сейчас услышал в кабинете Барановича. Не для сплетен, но единственно для того, чтобы вам было известно, я считаю долгом сообщить вам, что сейчас услышал. Когда доложили о вашем приезде Барановичу и когда он велел попросить вас обождать, тогда Краевский выразился так: «А, явился предатель своих братьев!» Когда же Баранович, услышав это, вскинул вопросительно на Краевского глаза, то тот, не смущаясь, ответил: «А как же, ведь он предал своих двух братьев по делу Петрашевского и сам через это высвободился из дела целым и невредимым!»

Признаться сказать, услышав об этом, я в первый момент сильно взволновался… Лошади мои ехали за нами, и я сел в дрожки, предложив Василию Петровичу подвезти его до его магазина.

— А как же, ведь вам надобно к Барановичу, ведь вы уже докладывались?

— Ну, нет. Я к Барановичу пойду на днях, в другое время, и, ежели он спросит меня, почему я не дождался нынче, я скажу ему, что после того, что услышал сказанное обо мне, не мог явиться к нему и столкнуться с гнусною личностью клеветника-сплетника.

— Как, неужели вы выдадите меня?!.

— Нисколько! Я скажу, что обладаю очень развитым слухом и, сидя возле двери в кабинет, невольно слышал своими ушами все то, что дозволил Баранович говорить в своем кабинете гнусному сплетнику.

Так и случилось. Дня через три-четыре я был опять у Барановича, и когда вошел в его кабинет, то он высказал в виде упрека, что я не хотел в день своего недавнего приезда к нему подождать до тех пор, пока он освободится от доклада Краевского.

— Да я дожидался и, конечно, дожидался бы, ежели бы, сидя в приемной возле вашего кабинета, не услышал того, что вы дозволили говорить обо мне гнусному полячишке и клеветнику Краевскому; у меня тонко развитый слух, и я не мог не услышать всего сказанного обо мне. Согласитесь, что я не мог в то время хладнокровно явиться к вам, и ежели бы столкнулся с негодяем, то легко могло бы статься, что я надавал бы ему заслуженных им пощечин. Я хорошо сделал, что вышел тогда от вас.

Услышав эти слова и видя меня в возбужденном состоянии, Баранович все-таки был очень сконфужен высказанным мною; он что-то лепетал, что не обратил никакого внимания на пустые слова и т. п.

— Да полноте, Николай Иванович, я теперь совершенно спокоен и не обращаю никакого внимания на гнусные сплетни Краевского, равно как и на него самого! Мое прикосновение к делу Петрашевского известно всему Петербургу; с другой стороны, я очень любим и уважаем своими братьями и теперь, чего не могло бы случиться в случае моих неблаговидных с ними поступков! Но, впрочем, я питаю себя надеждою, что рано или поздно гнусная сплетня эта должна быть опровергнута.

И это случилось скорее, нежели я предполагал…

Раз как-то в конце октября мне нужно было съездить в магазин Ульмана или для того, чтобы купить что-то, или для того, чтобы навести какую-то справку. Приехав в магазин, я застал Василия Петровича занятым с каким-то незнакомым мне господином, на которого я не обратил особого внимания, а обратился за своим делом к Роберту Петровичу и, закончив с ним, вышел из магазина и поехал домой. Слякоть на дворе стояла страшная, и я, не ожидая никого из посторонних, думал облачиться в халат и, напившись в семейном кругу чаю, удалиться в кабинет для занятий. Как вдруг оглушительный колокольчик изменил мои намерения. По звону видно было, что звонит совершенно незнакомый или, по крайней мере, малознакомый человек, потому что коротко знакомые знали наш оглушительный колокольчик и звонили слегка. Домника сейчас же ушла из гостиной, где мы сидели, в столовую; она, бедная, всегда тяготилась бывать в обществе в последние дни своей беременности. Вышед в залу, я увидел двух господ, раздевающихся в передней; в одном из них я узнал Василия Петровича Ульмана, а в другом — незнакомца, которого видел несколько минут тому назад в магазине Ульмана разговаривающим с Василием Петровичем.

Незнакомец, молодой человек моих лет, брюнет, довольно красивой наружности, обратился ко мне со словами:

— Андрей Михайлович, мы, встретившись полчаса тому назад в магазине Василия Петровича, не узнали друг друга, но ведь мы старые знакомцы… Неужели и теперь вы меня не узнаете?

— Вам хорошо и легко было узнать меня после того как вы услыхали от Василия Петровича мою фамилию, я же… извините, виноват, не могу признать вас и теперь!

— А помните Юрьев день… 23 апреля 1849 года, когда мы вместе с вами сидели в зале III Отделения и когда, за недозволением говорить, обменивались записочками… Ведь я Григорий Данилевский…

— Григорий Петрович! (я знал его имя и отчество по литературе). Голубчик! Вы ли это?.. Как я рад и благодарен, что вы вспомнили обо мне!

— Да помилуйте… Только что вы уехали из магазина, я спрашиваю Василия Петровича: «Кто это?..» Он отвечает: «Достоевский». — «Как имя?» — спрашиваю я. «Андрей Михайлович», — сообщает мне Василий Петрович. «Да ведь это мой старый знакомый», — говорю я. Выглянули на улицу, а ваш и след простыл. Тогда я упросил Василия Петровича ехать к вам, — и вот мы здесь!

— Ну, спасибо, большое спасибо, очень рад вас видеть, — говорил я, усаживая гостей в своей маленькой гостиной.

Первые разговоры, конечно, вращались около приснопамятного дня (23 апреля 1849 г.). Вспоминали много и о многом.

— Да вот, кстати, — начал я, — хотя я и уверен, что Василий Петрович Ульман не верит сплетне, пущенной недавно обо мне в нашем городе, но я все-таки прошу вас, Григорий Петрович, подтвердить Василию Петровичу, что я не играл роли Иуды Искариотского в участи моих братьев по делу Петрашевского!.. — И я рассказал ему все подробности сплетни, пущенной про меня Краевским.

Данилевский сильно возмутился подробностями этой кляузы и тут же рассказал в кратких и точных словах весь процесс Петрашевского, а затем спросил: