Теодор-Валенси - Берлиоз

Он различал на далеком гребне горы горделивые развалины уединенного древнего замка, обращавшего свои растерзанные стены к небу, будто призывая его в свидетели. Удивительный покой, миг такого величия, печали и неги, что он вызвал у Гектора гетевское заклинание: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»

Но, увы, через десять дней пришлось пуститься в обратный путь. Когда, обнимая старика отца, Гектор повторял: «До свидания, отец, до свидания», – его сердце сжалась от внезапной тревоги, таинственный голос из глубины изобличал его во лжи: говоря «до свидания», он сам себе не верил.

Гектор снова в Париже.

Но ненадолго. 2 ноября он покидает столицу, а 6-го уже находится в Лондоне.

Театр Друри-Лейн должен открыться лишь 6 декабря.

В Англии Гектор не был незнакомцем.

Музыкальная печать говорила о нем многократно. Уже в декабре 1838 года Элла в «Мьюзикал Уолд» так характеризовала французского маэстро: «Один из самых исполинских музыкантов, один из самых больших эрудитов Парижа, один из самых изобретательных создателей гармоний».

Спустя год та же газета изъяснялась в таких выражениях:

«Берлиоз – замечательный критик, и его музыкальные произведения свидетельствуют об образованности и уме. С другой стороны, он завоевал самые горячие симпатии англичан своей женитьбой на актрисе мисс Смитсон».

Гектор, о котором так судили и которого так превозносили, переживал первый акт – радостное возбуждение. Однако подождем дальнейших событий. Пока же он роскошно устроился в доме Жюльена: просторная квартира, изысканная меблировка, вышколенные, предупредительные слуги. Несмотря на утомление от многочисленных репетиций, проходящих под его руководством, он пережил там дни покоя, поскольку считал, что укрыт от мучительного страха за завтрашний день.

Тем временем в Париже от тревожных ветров зашатался трон: народ, терзаемый нищетой и голодом, готовил восстание и грозил королю.

Близился день, когда Луи-Филипп будет искать убежища в Англии, где и окончит свои дни.

Гектор же оказался укрытым от бурь. Но радовался ли он этому? По правде говоря, нет. Хотя в горькие минуты у него и вырывались гневные слова, он нежно любил свою родину и душою был во Франции. Туда устремлены его мечты, там его дом.

Театр Друри-Лейн открылся 6 декабря «Лючией ди Ламермур», и пресса единодушно очень лестно отозвалась о дирижере, восхваляя его свободную манеру, знание дела и умение подчинить себе оркестр. Затем прошел первый фестиваль, где были исполнены только его собственные произведения. Гений Гектора всюду прославляли. Он писал Морелю: «Моя музыка охватила английскую публику, словно огонь, воспламенивший порох».

Но мы подошли уже ко второму акту, отмеченному неуверенностью и беспокойством.

Январь

Разразилась гроза. Сначала сокращение, затем полная отмена жалованья.

12 февраля

Гектор в новом письме верному Морелю так выражал свои мысли; «Нынче я изыскиваю средства дать очередной концерт, поскольку Жюльен не платит больше музыкантам и хористам. Я не смею рисковать тем, что в последний момент они улизнут от меня. Вчера вечером после «Фигаро» измены начались».

Ну и стратег этот Жюльен! Он увез с собой по стране лучших оркестрантов для концертов-променадов, оставив Гектору лишь самых посредственных. Однако после каждого музыкального утра или вечера его мрачный лондонский управляющий безжалостно заграбастывал все деньги.

«Мое жалованье уплывает от меня, – писал Гектор. – Бог знает, получу ли я его когда-нибудь».

Нет, Гектор, ты его не получишь никогда, потому что Жюльен – взбалмошный фантазер, почти сумасшедший и, кроме того, мошенник.

И тем не менее Гектор упорно оставался на своей должности, хотя и не был уже поглощен ею, как прежде. В те дни, когда предприятие Жюльена, теряя почву, неслось к плачевному концу, Гектор решил описать свою полную тревог жизнь.

Он со страстью уходит в ^Мемуары» – картины прошлого, где ради большего романтизма вольно ведет себя с истиной: переставляет даты, фантазирует в изложении, идеализирует героизм, но, несмотря на свободное обращение с фактами, всегда остается самим собой: мушкетером, волонтером, никогда не искавшим отставки.

Замечательные страницы, достойные самого выдающегося писателя, находки в стиле и точном, красочном, подчас хлестком, но всегда искрящемся изложении поражают и восхищают. Содержательные, полные неожиданностей «Мемуары» позволят будущим поколениям правильно его понять. В самом деле, нужно лишь со вниманием их читать, чтобы услышать и увидеть его таким, каким он действительно был.

Но, увы, 24 апреля злополучное появление Марии кладет конец раздумьям над прошлым. Болтливая, крикливая, вздорная, она отплачивает за разлуку, заставившую ее слишком долго сдерживаться. Она беспрестанно порочит несчастную Офелию, которая там, далеко, за морем, приближается к роковому часу. Злобное создание! Не довольствуясь тем, что похитила Гектора у законной жены, она целыми днями льет помои на несчастную женщину. Вот что пишет об этом Адольф Бошо:

«Между ней и Офелией в Париже разыгрывались тяжелые, грубые сцены 146, вызванные денежными неурядицами. Марии Ресио и мисс Смитсон поочередно представляли подписанные Берлиозом векселя. В них рядом с подписью он вписывал свой адрес – улица Прованс, 41, где жил с Марией и ее матерью; квартира была на имя старой госпожи Мартин Состера де Вильяс. Поскольку это место не было законным домом Берлиоза, инкассатор передавал векселя к уплате госпоже СмитсонВерлиоз, на улицу Бланш, 65. Та, не будучи предупрежденной и не имея денег, отказывалась их принимать. Инкассатор настаивал:

– Вы госпожа Берлиоз? Извольте заплатить.

– Я не должна. Посмотрите на адрес, мой муж здесь не живет. Идите на улицу Прованс.

Там протестовала Мария Ресио: она живет у своей матери, госпожи Мартин Состера де Вильяс Ресио. Так пусть инкассатор отправляется на законное место жительства господина Берлиоза… Мария бросается к Гэрриет. Резкая, вызывающая, пышущая здоровьем певичка-полуиспанка бранит и оскорбляет бывшую трагедийную актрису – несчастную, почти парализованную Офелию! От обид та кипит гневом, выходит из себя, не в силах ответить; ее губы, некогда вдохновенно декламировавшие Шекспира, ныне опухли и, дергаясь, роняют скорее не слова, а долгий, нечленораздельный стон».

Однако вернемся к Гектору в Лондон.

Идет третий акт – крушение.

Жюльен бодро погружается в бездну.

Банкротство, на квартиру наложен арест, Гектор, оказавшись, таким образом, изгнанным из прекрасного дарового жилья, где провел светлые и легкие часы ожиданий и надежд, скромно устраивается на улице Оснобур-стрит. Отныне ему придется оплачивать свое жилье, между тем как Жюльен, вечно обуреваемый нелепыми идеями, в конце концов преобразует свой театр в конный цирк. Гектор пока что держится стойко, поражение будит в нем новые силы. Он хочет верить в волшебное возрождение: сколько раз Жюльен терпел крах, столько же раз поднимался вновь. Дело, следовательно, во времени, а пока нужна самая строгая экономия. Он ходит пешком, часто покрывая в бескрайнем Лондоне большие расстояния, он сам стирает белье в общем бассейне во дворе дома; он отказывается от завтрака, затем и от ужина. Дойдет ли он до того, что будет удовлетворяться одной копченой селедкой в день, как в те времена, когда, нарушив родительскую волю, убегал из анатомического театра, чтобы со страстью отдаться музыке? Ничто его не пугает, ничто не лишает мужества.