Павел Фокин - Твардовский без глянца

Александр Трифонович Твардовский. Из «Автобиографии»:

«Могу сказать, что если Смоленщина, со всей ее неповторимой и бесценной для меня памятью, досталась мне, как говорится, от отца с матерью, то уже, например, Сибирь, с ее суровой и величественной красой, природными богатствами, гигантскими стройками и сказочно-широкими перспективами, я обретал для себя уже сам в зрелые годы. Правда, интерес и влечение к Сибири и Дальнему Востоку были у меня задолго до моих поездок в эти края, с отроческих лет, под влиянием книг и отчасти переселенческих мечтаний и планов отца, то и дело возникавших у него в полном противоречии с привязанностью к своему загорьевскому „имению“.

Эту новую мою связь – связь с „иными краями“ – я сознательно развиваю и укрепляю с конца сороковых годов, когда впервые побывал на востоке страны, и она непосредственно сказалась в главной моей работе пятидесятых годов – книге „За далью – даль“. [8, I; 17–18]

Алексей Иванович Кондратович:

«‹…› В апреле 1948 года Твардовский совершил свою первую, как бы разведывательную поездку на Урал. Эта поездка проходила не с лучшим настроением, и, однако, уже в самом начале ее поэт почувствовал, что прикосновение к новому жизненному материалу сулит ему новые поэтические открытия, по крайней мере возможность их; а одного сознания этого уже немало для творческого самочувствия. В информационной заметке „Поэт А. Твардовский в редакции «Уральского рабочего»“, опубликованной в этой газете 17 апреля 1948 года, есть любопытные детали. „Тов. Твардовский, – написано там, – рассказал, что на Урал привел его интерес к этому своеобразному краю, который он назвал «очагом тем»“. И далее приводятся его слова: „Буду ли я писать произведения об Урале? Пока, может быть, нет, но, несомненно, полученные здесь впечатления так или иначе отразятся в моем творчестве“.

Тут выражен и давний интерес к Уралу, краю, где ко всему прочему как-никак несколько лет жила семья поэта, и свойственная Твардовскому осторожность прогнозов относительно будущей работы. ‹…› В том же году его снова тянет в поездку, он опять посещает Урал и теперь уже перешагивает его и оказывается в Сибири». [3; 181–182]

Александр Трифонович Твардовский. В записи А. И. Кондратовича:

«Как раз при переезде через Амур возле Комсомольска-на-Амуре я впервые подумал, что мог бы написать поэму со свободным, ничем не стесненным и ничем не ограниченным сюжетом, в которую втоптал бы все свои нынешние, прежние и возможные будущие впечатления от поездок. Мысль эта мелькнула у меня как раз на мосту через Амур, и я даже схватил какие-то строчки, которые потом и легли в стихотворение „Мост“». [3; 183]

Алексей Иванович Кондратович:

«Пятидесятые годы у Твардовского – это годы поездок по стране. И все – на восток, все так или иначе связаны с „Далями“. Правда, из этого совсем не следует, что работа над поэмой шла гладко. Вовсе не так. Она давалась порой с большим трудом. Дело в том, что сам первоначальный замысел вещи был в какой-то мере расплывчат. Ясно было и другое: поэма будет всецело зависеть от времени. Дальнейший ход поэмы уже вскоре подтвердил это. Опубликовав в 1951–1953 годах первые главы „Далей“ – при этом важные, в них многое найдено и сказано: „За далью – даль“, „В дороге“, „Две кузницы“ и „Семь тысяч рек“, – Твардовский вдруг остановился». [3; 183–184]

Маргарита Иосифовна Алигер:

«Константин Симонов стал редактором „Литературной газеты“ в начале пятидесятого года, а Твардовский сменил его на посту редактора „Нового мира“. На протяжении последующих нескольких лет они дважды сменялись на этом посту, и, может быть, эта связь и стала истоком их сближения. Но тогда, в начале пятидесятого, Твардовский пришел в журнал впервые. Я обрадовалась за него, – по-моему, нет для писателя более интересной, общественно-полезной работы, чем издательская, редакторская, – но времена были нелегкие, и было ясно, что перед Твардовским неизбежно встанут трудные задачи.

Через некоторое время он позвонил мне и спросил, не напишу ли я для журнала стихи в майский номер, к пятилетию Победы. Я ‹…› в свою очередь спросила его, как он относится к своему назначению.

– Кто б меня заставил… – ответил он, несколько уклончиво, но в то же время достаточно определенно». [2; 393–394]

Алексей Иванович Кондратович:

«Редакция „Нового мира“ располагалась тогда рядом со зданием газеты „Известия“ в старом двухэтажном доме, он и сейчас на углу площади Пушкина и улицы Чехова (сейчас Малая Дмитровка. – Сост .). Дом внешне ничем особенным не отличается, однако, как у многих таких старых московских домов, – у него целая история. Если присмотреться к нему повнимательнее, то можно заметить, – он все же сохранил черты барского особняка начала прошлого века, когда его владелица графиня Бобринская давала здесь пышные балы и маскарады. Говорили, что в этом особняке бывал сам Пушкин и даже танцевал на каком-то балу. ‹…›

Тот, кто уже в советские годы перестраивал это помещение из особняка в учрежденческое, по-видимому, был оглушен и подавлен старинным великолепием и постеснялся с ним до конца расправиться: учрежденческая планировка явно не удалась и была какой-то странной, непоследовательной и скомканной. Я поднялся по широкой лестнице, ведущей к огромному, во всю стену, зеркалу в красной витой раме. Это зеркало долго потом производило на меня впечатление: идешь словно не на службу, а в театр. Но тут же после парадной лестницы с окованными медью ступенями и сияющего серебром зеркала – узкий, как в коммунальной квартире, коридор. Зато сразу же за жалким коридором прекрасная приемная – большой круглый стол с креслами, широкий диван, сбоку стол секретаря. Простор. Однако по двум сторонам приемной таблички: отдел прозы, отдел поэзии, отдел критики, отдел науки и публицистики. И легко было заметить, что отделы, скорее всего, ютятся в небольших комнатушках. Так оно и было: закутки отделов, в отличие от приемной, были крошечными, едва умещались там два столика – для заведующего отделом и редактора и кресла перед столиками. ‹…›

Планировка была очень странной. Очень томная и манерная дама в очках, более напоминавшая увядшую актрису, чем секретаршу, сидела днем с настольной лампой: в респектабельной приемной не было ни одного окна. И другая секретарша, уже при Сергее Сергеевиче и других руководителях журнала, – молоденькая, пухленькая, напоминавшая студенточку, располагалась в таком глухом углу, где днем без электрического света была бы совсем полная тьма. Но рядом с ее стулом была настежь распахнута дверь, и за ней виднелся необозримый, но почему-то тоже полусумрачный кабинет. Я понял, что это кабинет Твардовского». [3; 134–136]