Владимир Сухомлинов - Генерал В. А. Сухомлинов. Воспоминания

В Киеве, где я провел лучшее время моей жизни и где в зрелые годы еще на мою долю выпало счастье, какого только человек может желать и какого я раньше не знал, – таились и некоторые корни личного моего несчастья, наряду со всеми существенными неудачами, свалившимися на мою голову.

Наибольшее счастье и вместе с тем источник моего личного несчастья связаны с именем Екатерины Викторовны…

Эта моя третья супруга, когда я с нею познакомился, была уже на пути к разводу со своим мужем, который недостойно обращался с нею и обманывал ее. Ее первый муж, сначала давший согласие на развод, отказал ей в этом, когда узнал, что Екатерина Викторовна собирается выйти за меня замуж.

Потребовался продолжительный бракоразводный процесс, со всеми неприятными подробностями, и в конце концов – изобличение ее первого мужа в том, что он превратил брак в дикую жизнь, и ходатайство моей будущей жены перед государем о повелении прекратить ее мучения. Только после того, как Бутович потерял свою жену, он понял, что лишился в ней исключительной по нравственным качествам и красоте женщины. Екатерина Викторовна по происхождению не была из так называемого аристократического общественного круга, признаваемого в Петербурге, из которого, несмотря на кажущийся в России либерализм, гвардейские офицеры должны были выбирать себе невест, если желали быть принятыми затем благоприятно в обществе. Она происходила из малороссийского гражданского рода и получила прекрасное образование, которым могла затмить многих дам высокого и высочайшего рода. Главный порок ее заключался в удивительной красоте и грации, на что царь даже обратил внимание, когда мне однажды пришлось ему ее представить. Государь с некоторым оживлением обратил на эту красоту внимание своей супруги, чем вызвал в ней ревность. В театре со всех сторон направляли бинокли на нашу ложу, когда моя жена появлялась в ней, и она была везде центром внимания, когда бывала в обществе или присутствовала на деловых собраниях. К сожалению, это не бывало особенно часто, ибо она много болела и уезжала за границу. Когда же была здорова и находилась в Петербурге, особенно после возникновения войны, – уходила вся в работу по благотворительности и отдавала всю свою преданность и энергичную душу целиком этому делу.

Сам я в Петербурге был рабом моего ведомства. Прием докладов моих начальников отделов, заседания в Совете министров или Государственном совете, доклады у государя, приемы, смотры и поездки, в особенности в первые годы, отнимали у меня так много времени, что я вне круга того дела, которым был занят, почти что ничего не видел. Отношение государя ко мне до 1914 года служило в этом деле для меня надежной опорой.

Вполне естественно, что с тех пор, как я стал министром, масса людей направила свои стопы в мой дом, не только для поддержания общественных отношений, но по соображениям, основанным главным образом на целом ряде эгоистических побуждений: один искал знакомства с военным министром, чтобы быть лично замеченным и устроить себе что-либо выгодное в служебном или деловом отношении; другой являлся, чтобы, осуждая какого-либо политического или личного противника, послушать и поглядеть, как я на это реагирую. Для противодействия этим нападениям мой дом еще не дорос: несмотря на петербургскую обстановку, это был киевский провинциальный дом, с открытыми дверьми и столом. Мое продолжительное отсутствие из столицы с ее общественным водоворотом и вихрем при этом сочетании становилось столь же чувствительным, как и тот факт, что моя жена в петербургском обществе чувствовала себя чуждой. Нам обоим приходилось очень считаться с непосредственно окружающим нас личным составом секретарей, адъютантов, ординарцев, частью оставшихся после моего предшественника, частью прибывших со мною из Киева. У старых петербургских – был свой тесный кружок, которому они протежировали и слишком усердно выставляли на авансцену моего кругозора. Одного адъютанта, которого я взял с собой из Киева, полковника Булацеля, который очень быстро приспособился к петербургским соблазнам, мне пришлось выгнать.

Одна дальняя родственница моей жены, очень состоятельная, но не совсем нормальная дама, Наталия Илларионовна Червинская, была вторым человеком, причинявшим нам много огорчений. Моя жена пригласила ее в наш дом, когда она переселилась из Киева в Петербург и не нашла еще себе квартиры. Эта дама изучила весь строй нашей жизни и своим мизерным мозговым аппаратом сочиняла фантастичные бредни, с которыми и носилась по городу, распространяя сплетни по провинциальной своей привычке. К этой особе пристроился один из мерзейших плодов старой петербургской жизни, князь Андроников, – уже после того, как двери моего дома были для него закрыты.

В начале 1909 года, когда меня только назначили начальником Генерального штаба, Андроников пытался уже наладить со мной отношения. Ходатаем его был генерал Мышлаевский.

На вопрос мой, что это за человек, Мышлаевский пояснил с юмором, что это «общественный деятель»; сам себя он называет «адъютантом Господа Бога», профессия его будто бы ходатайствовать за всех угнетенных и обиженных, способствуя этим торжеству правды и справедливости; что ради этого он ищет знакомства с сильными мира сего, дабы иметь непосредственный доступ к источнику благ земных.

Я уклонился тогда от этого знакомства. Мышлаевский же отказа моего не одобрил, объяснив, что обширное знакомство со многими сановниками и придворными людьми, которые его охотно принимают, делает Андроникова опасным для тех, кто его отвергает, потому что в таких случаях он мстит и может сильно повредить. Словом, на ту тему, что «в наш злой, развратный век и добродетель просит у порока».

Воспитывался князь в Пажеском корпусе, который ему пришлось покинуть до полного окончания курса, – за некоторые наклонности, не допускаемые в закрытых учебных заведениях. Образованность князя была небольшая.

Но зато все умственные его способности пошли на развитие интриги, и в этом он действительно был не дурак: ему помогала его необыкновенная способность к иностранным языкам. На французском, немецком, английском, шведском, датском он говорил прекрасно, с отличным акцентом.

Юные годы свои он провел почему-то в семье графа Берга, которой многим обязан, а кавказское свое происхождение отрицал, считая, что титул кавказского князя ничего не стоит: в Тифлисе всякий водовоз – князь.

Тем не менее знакомство мое с ним тогда еще не состоялось – оно произошло позже способом, выработанным князем продолжительным опытом его спекулятивно-благотворительной деятельности. В один из официальных приемов он явился с образом и просьбой о разборе дела человека, действительно несправедливо пострадавшего. В этом его появлении помог ему и личный мой секретарь канцелярии военного министра, ведавший приемом у меня на квартире, с которым Андроников давно был, конечно, знаком и пользовался его расположением. Это, впрочем, входило в его систему – он заводил возможно близкие отношения с секретарями всех министров, поэтому знал, кто, когда и куда уезжает, и к отходу поезда неизменно являлся с коробками конфет, печений, фруктов, оделяя этими своими «даяниями» и лиц, сопровождавших министра.