А. Фадеева - Екатерина II без ретуши

Из «Записок» Екатерины II:

По приезде моем в Россию и в первые годы нашего брака, если бы человек этот захотел хотя сколько-нибудь быть сносным, сердце мое было бы отверсто ему. Но я видела, что из всех возможных предметов он обращал на меня наименьшее внимание именно потому, что я была его женою; очень естественно, что такое положение мне не понравилось, что оно мне надоедало и, может быть, огорчало меня.

Из «Жизни и приключений Андрея Болотова, описанных самим им для своих потомков»:

К вашему несчастию, не имел он… к супруге своей такой любви, какая бы быть долженствовала, но жил с нею не весьма согласно.

Из «Записок» Екатерины II:

Я очень хорошо видела, что Великий Князь вовсе не любит меня; через две недели после свадьбы он опять признался мне в своей страсти к девице Карр, императрицыной фрейлине, вышедшей потом замуж за князя Голицына, шталмейстера Императрицы. Графу Дивиеру, своему камергеру, он сказал, что между этой девушкой и мною не может быть никакого сравнения. Дивиер был противного мнения, он на него рассердился за это. Эта сцена происходила почти в моем присутствии, и я видела, как он дулся на Дивиера. В самом деле, – рассуждала я сама с собою, – не истребляя в себе нежных чувств к этому человеку, который так дурно платит за них, я непременно буду несчастлива и измучусь ревностью без всякого толку. Вследствие этого я старалась восторжествовать над моим самолюбием и изгнать из сердца ревность относительно человека, который не любил меня; но для того, чтобы не ревновать, было одно средство – не любить его. Если бы он желал быть любимым, то относительно меня это вовсе было не трудно: я от природы была наклонна и привычна к исполнению моих обязанностей, но для этого мне был нужен муж с здравым смыслом, а мой его не имел.

Людовик Филипп Сегюр (1753–1830), посол Франции при петербургском дворе в 1785–1789 гг.; пользовался расположением императрицы и был хорошо принят в аристократическом обществе. Из воспоминаний «Пять лет при дворе Екатерины II»:

Этот брак был несчастлив: природа, скупая на свои дары молодому князю, осыпала ими Екатерину. Казалось, судьба по странному капризу хотела дать супругу малодушие, непоследовательность, бесталанность человека подначального, а его супруге – ум, мужество и твердость мужчины, рожденного для трона. И действительно, Петр только мелькнул на троне, а Екатерина долгое время удерживала его за собою с блеском.

Екатерина Романовна Дашкова (1743–1810), урожденная графиня Воронцова, в замужестве княгиня Дашкова; основательница Российской Академии наук, выдающийся общественный деятель второй половины XVIII века, подруга и сподвижница императрицы Екатерины II, участница государственного переворота 1762 года. Из «Записок»:

…В это время граф Бестужев и еще несколько человек написали прошение императрице, в котором, ссылаясь на слабое здоровье великого князя, покорно и настоятельно просили Ее Величество выбрать себе мужа. Прошение подписали несколько сенаторов, но, когда с этим сочинением Бестужев пришел к великому канцлеру, моему дяде, безумная и опасная идея была отвергнута. Прервав чтение, дядя попросил не нарушать его покой, необходимый ему вследствие болезни, и не волновать его такими немыслимыми и бессвязными проектами, грозящими спокойствию страны, заявил, что вообще не желает слушать об этой странной выдумке, и, повернувшись спиной, вышел из комнаты.

Из «Мемуаров» Станислава Августа Понятовского:

Но и императрица не последовала настойчивым советам Бестужева; то ли смелости недостало, то ли она считала племянника законным наследником трона и желала соблюсти справедливость.

Она вовсе не хотела, однако, чтобы принц занял трон при ее жизни, и это, несомненно, послужило причиной того, что она дала ему скверное воспитание, окружила его мало привлекательными людьми, заметно не доверяла ему, да еще и презирала его при этом.

Из «Записок» Екатерины II:

В эту зиму было много маскарадов в значительных домах Петербурга, которые в то время были очень малы. Двор и весь город обыкновенно собирались на эти маскарады. Последний был дан Татищевым, в доме, принадлежавшем Императрице и называвшемся Смольным дворцом. Середина этого деревянного дома сгорела, и оставались только двухэтажные флигеля. В одном из них танцевали, а в другом приготовлен был ужин, так что надо было в середине января проходить двором, по снегу; и после ужина все опять отправились в первый флигель. Возвратившись домой, Великий Князь лег спать, но на другой день проснулся с сильною болью, так что не мог встать с постели. Я велела позвать докторов, которые объявили, что у него жестокая горячка. Вечером его перенесли с моей постели в мою аудиенц-камеру, где пустили ему кровь и уложили в приготовленную постель. Ему несколько раз отворяли кровь, и он был очень опасен. Императрица по нескольку раз в день приходила навещать его и была очень довольна, замечая у меня на глазах слезы.

В комнату, где лежал Великий Князь, хотя она была возле моей, я нарочно не ходила часто, потому что заметила, что ему все равно, тут ли я или нет, и что ему приятнее было оставаться со своими приближенными, которые, сказать правду, были мне не совсем приятны. При том же я не привыкла проводить время так, чтобы быть среди людей и, несмотря на то, оставаться в одиночестве!

Надо сказать, что уже в то время от него начало постоянно нести вином и табачным запахом, так что буквально не было возможности стоять подле него близко.

Из «Мемуаров» Станислава Августа Понятовского:

А великая княгиня, как и многие другие, терпеть не могла запаха курительного табака и много читала – здесь коренилась первая причина ее недовольства.

Из «Записок» Екатерины II:

После Святой он устроил у себя в комнате кукольный театр, на который приглашал гостей и даже дам. Эти представления были величайшею глупостью. В комнате, где они давались, одна дверь была заделана, потому что она выходила в покои Императрицы, и именно в ту комнату, где стоял стол с машиною, опускавшейся и подымавшейся, так что на нем можно было обедать без прислуги. Однажды Великий Князь, приготовляя так называемый спектакль свой, услышал, что в этой соседней комнате кто-то говорил. Будучи непомерно жив, он тотчас схватил находившийся тут столярный прибор, которым обыкновенно просверливают дыры в досках, и принялся сверлить заделанную дверь так, что наконец можно было видеть, что за нею было. Императрица обедала там; с нею сидели обер-егермейстер граф Разумовский в стеганом шлафроке (он в этот день принимал лекарство) и еще человек двенадцать самых приближенных людей. Его Императорское Высочество, мало того что сам наслаждался плодами своей искусной работы, но еще пригласил тех, кто был с ним, разделить его удовольствие и поглядеть в щели, просверленные им с таким искусством. Когда он и его приближенные насытились вдоволь этим нескромным удовольствием, он начал звать к себе мадам Крузе, меня и моих дам, предлагая нам посмотреть кое-что, чего мы никогда не видали. Он нам не сказывал, что это такое, вероятно, для того, чтобы приятно изумить нас. Я не слишком торопилась исполнить его желание, но Крузе и мои дамы пошли за ним. Я подошла последняя и нашла их перед этою дверью, где он наставил скамеек, стульев и подножек, для удобства зрителей, как говорил он. Подходя, я спросила, что это такое; он подбежал ко мне навстречу и сказал, в чем дело. Эта дерзкая глупость испугала и привела меня в негодование. Я тотчас объявила, что не хочу ни смотреть, ни принимать участие в такой опасной забаве, которая, конечно, навлечет ему неприятностей, если тетушка узнает о том, и что трудно, чтоб она не узнала, так как он посвятил в свою тайну, по крайней мере, человек двадцать. Все те, которые собирались посмотреть в щели, видя мой отказ, начали поодиночке уходить от двери. Великий Князь тоже несколько смутился и стал по-прежнему заниматься своим кукольным театром, а я ушла к себе в комнату. До воскресенья все было тихо.