Валерий Григорьев - Обречены на подвиг. Книга первая

В этой ситуации полнейшее бездействие проявил руководитель зоны посадки капитан Швецов. Наблюдая катастрофическое снижение самолета, он не предотвратил его и не поправил Сахабутдинова, когда тот упорно загонял экипаж в пучину Каспия. После того как с экрана пропала метка самолета, осознав, что за такую ошибку можно и в тюрьму сесть, он засветил пленку фотоаппарата, на которой остались «следы» захода. Всю ответственность за происшествие взял на себя командир полка. А наказание Швецова ограничилось вызовом на партийную комиссию, что для него было как мертвому припарка. Никакая партийная комиссия уже не могла повлиять на карьерный рост сорокалетнего капитана. К слову сказать, это была не первая роковая ошибка офицера, повлекшая катастрофу. К сожалению, и не последняя. Но об этом чуть ниже.

Промолчал и Алексей Снимщиков, который должен был понимать, что РП спутал его с Пелешенко. После исчезновения с экрана посадочного локатора метки самолета Пелешенко он был отправлен на запасной аэродром Кюрдамир, где благополучно приземлился. Про безынициативность летчика при разборе происшествия никто не вспомнил. Работала совдеповская система, когда лучше и безопаснее для себя было промолчать.

Поиски пропавшего экипажа сначала ни к чему не привели. Очевидцы происшествия – местные браконьеры – направили поисковую группу подальше от места своего промысла. Только днем были обнаружены несколько фрагментов самолета. Тело летчика так и не нашли и, как обычно в таких случаях, в гроб положили мешки с песком.

Останки пилота были выброшены на берег через полгода: опознали их по парашютной подвесной системе. Но никто, естественно, перезахоранивать их не стал. Такова суровая правда авиации. Сколько могил летчиков стоит без праха своих хозяев, об этом не знает никто. Дай бог, чтобы души их нашли в небесах упокоение…

Зашел в шашлычную и мой новый командир эскадрильи капитан Андреев. Александр Мефодьевич не забыл про свои командирские обязанности и отвел в офицерское общежитие, где мне предоставили временный угол.

В общежитии первым, с кем я познакомился, был капитан Валентин Кабцов. Он еще в прошлом году переучился теоретически, но к полетам не приступал. Приехал он после трехлетней службы на Новой Земле и сейчас наслаждался теплой погодой, отсутствием боевого дежурства и возможностью ежедневно пить пиво. На мой вопрос:

– Почему не летаешь? – ответил то ли в шутку, то ли всерьез:

– Если полеты мешают пить, надо бросить полеты!

С понедельника началась моя новая жизнь в новом полку. В отличие от Астрахани, здесь не было мелочной опеки со стороны командиров звена и эскадрильи. К полетам я готовился сам и нисколько от этого не терял. Тот опыт, который был получен в летном училище, и особенно в Астраханском полку, был прекрасным багажом для самостоятельной работы. Командиром звена у меня был перезревший по тем временам капитан Геннадий Кормишин. В полку служили два его однокашника-майора Михаил Браилко и Анатолий Жуков. Последний закончил Калининскую командную академию, и хотя формально был на должности заместителя командира эскадрильи, но фактически исполнял обязанности заместителя командира полка.

Гена же слыл незаурядным выпивохой. У трезвого у него трудно было вытянуть даже слово, но как только он наступал на пробку, весь гарнизон знал о его очередном запое. Особенно по его диалогам с супругой. Вера, женщина весом килограммов сто двадцать, не знала, куда скрыться от необузданного мужа. Стоя перед пятиэтажным домом, Геннадий обычно густым зычным басом вызывал ее на балкон. Вызывал так, что все жильцы дома содрогались от его крика: «Вера!!! Вера!!! Вера!!!» Вера, наученная опытом семейной жизни, в течение получаса не отвечала на эти призывы. Когда же критическое время, по ее мнению, выходило, она появлялась на балконе и отвечала односложными союзами-вопросами типа: «А?» или «У?». На что наш герой незамедлительно отвечал громовыми репликами: «Х… на!» или «Х… гну», – после чего следовал самодовольный хохот от собственной шутки, и он, покачиваясь, брел домой. Когда же, по его мнению, она отвечала или слишком рано или слишком поздно, в ее адрес сыпалась отборная брань, которой мог бы позавидовать одесский грузчик. Такие выступления происходили практически каждую пятницу и в выходные дни, или в любой будний день, когда не планировались полеты.

На предварительной подготовке мой командир обычно сидел угрюмый, ни с кем не разговаривая, никому не задавая вопросов, видимо, в душе переживая за свои недавние «выступления». Я как-то попросил его ответить на вопрос, связанный с предстоящими полетами, и, не получив вразумительного ответа, больше к нему не обращался.

Основным моим учителем был командир эскадрильи Александр Мефодьевич Андреев. Замечательной души человек, спокойный и уравновешенный, он всегда находил время и научить, и подсказать, и дать совет.

В течение нескольких дней я сдал все необходимые зачеты на допуск к полетам и уже седьмого апреля приступил к вывозной программе.

Первый полет я выполнил с командиром эскадрильи на самолете УТИ МиГ-15. Безукоризненно отпилотировал в зоне положенное задание и доложил об этом инструктору. По довольному сопению Александра Мефодьевича понял, что произвел на него неплохое впечатление. После небольшой паузы он предложил мне выполнить типовой пилотажный комплекс сложного пилотажа: переворот, петля, полупетля. И хотя я к такому пилотированию не готовился, и для меня это было неожиданно, но комплекс тоже удалось выполнить без помарок.

Комэска довольно крякнул и по дороге домой предложил, чтобы не терять время даром, покрутить бочки. Это была моя коронка, и я с удовольствием начал вращать самолет вокруг продольной оси. Самолет, повинуясь мне, вращался без остановки. Вся хитрость заключалась в том, чтобы при правильном выполнении этой фигуры самолет не зарывался и не терял высоту. Для этого необходимо было, когда крен приближался к девяноста градусам, начинать соразмерно отдавать ручку управления от себя и противоположной ногой не давать опускаться носу самолета. В крене сто восемьдесят градусов – в перевернутом положении – ноги плавно ставятся в нейтральное положение, а тангаж опять же поддерживается едва заметной отдачей ручки от себя. После прохода крена двести семьдесят градусов ручка плавно идет на себя, и нога не дает носу самолета опускаться. Если учесть, что полный оборот самолет совершает за четыре-пять секунд и все это происходит в динамике, то эта кажущаяся простота довольно сложна в исполнении. За это время по воле моих буквально миллиметровых передвижений ручка и педали несколько раз меняют направление. Летчик смотрит через обечайку фонаря только на линию горизонта, который непрерывно вращается, никакого приборного контроля нет, и только по положению самолета относительно этой линии двигает рулями. И стоит хотя бы раз угадать невпопад, как сразу же нос самолета начинает опускаться или подниматься, появляются небольшие, но не очень приятные перегрузки. Экипаж начинает болтать в кабине с одного борта на другой, и, что еще хуже, при отрицательной перегрузке он начинает висеть на ремнях, а при положительной – вдавливаться в кресло.