Евгений Сапиро - Трактат об удаче (воспоминания и размышления)

Среди тех, кому я предложил перейти на работу, связанную с выстраиванием отношений с региональными элитами, был мой собеседник. Он поблагодарил меня, как он сказал, за «лестное предложение» и… отказался.

Я спросил:

– Если не секрет – почему?

– Не хочу себя насиловать. Уточните, пожалуйста, мои главные задачи на этой работе.

– Сделать так, чтобы руководители республик нас, федералов, не подозревали, а доверяли. Чтобы мы были для них не конкурентами, а партнерами…

Он улыбнулся.

– Евгений Саулович! Более четверти века моим главным профессиональным достоинством было умение вербовать и дезинформировать . Настоящих партнеров не вербуют. Для этого существуют другие глаголы, мною уже подзабытые.

Когда я принялся за написание этих воспоминаний, то предполагал главу, посвященную психологии удачи, завершить на мажорной ноте. Что-то вроде гимна победителей или марша энтузиастов [198]. Но на протяжении года, прошедшего в творческих муках, произошло несколько не очень заметных событий, резко изменивших тональность не только главы, но и всей книги.

В моем идеологическом репертуаре не одно десятилетие прочное место занимает анекдот о бароне Ротшильде.

Прогуливаясь по Пятой авеню, барон увидел в одной из витрин отрез костюмной ткани. Точно из такой был пошит костюм рок-звезды, выступающей вчера на благотворительном обеде. Барон зашел в магазин и, ткнув пальцем в ткань, скомандовал продавцу:

– Заверните!

Опытный продавец, оглядев важного клиента, осторожно произнес:

– Сэр, это остаток. Боюсь, что вамна костюм его не хватит.

– Спасибо за предупреждение, я все же рискну.

Через полчаса барон предстал перед своим личным портным. Тщательно сняв размеры барона и отреза, портной развел руками:

– Сэр, я сожалею, но на костюм не хватит.

Через неделю барон был в Лондоне, через две – в Париже. И в каждой столице он шел к самому-самому портному, и в каждой столице слышал один и тот же приговор.

Спустя месяц барон, пребывая в Одессе и проезжая по Дерибасовской, заметил на полуподвальчике вывеску: «Лучший портной в Одессе Зяма Рабинович». Барон остановил машину…

Не прошло и десяти минут, как он услышал:

– Завтра вас устроит? Тогда прошу в двенадцать часов за костюмом.

На другой день, не снимая превосходно сидящего нового костюма, барон достал бумажник и щедро одарил портного.

– Благодарю покорно, но почему такая щедрость?

Барон рассказал о своей одиссее и задал последний вопрос:

– Как вам это удалось?

– Извините, господин, но это вы в Нью-Йорке, в Лондоне, в Париже – величина. А в Одессе вы, простите, тьфу, говно… Может, вам кепочку из остатков сшить?

Что греха таить… В Перми, где проработал почти 40 лет, где был на виду у тысяч людей, я имел право считаться величиной . А в Москве, на федеральном уровне, я был поселковым новичком и мог претендовать не только на кепочку, но даже на жилетку из сэкономленного материала.

Внимательный читатель, конечно, заметил, что в своих воспоминаниях при каждом удобном случае я, произвольно или непроизвольно, подчеркиваю наличие добрых отношений с общепризнанными политическими тяжеловесами-гигантами. С гигантами – символами удачи.

Почему?

Во-первых, просто приятно вспомнить.

Во-вторых, присутствие рядом с гигантами повышает собственную «капитализацию»…

По своему характеру я человек благодарный и стараюсь не только погасить долг с солидными «процентами», но «болею» за человека, который оказал мне доверие, оценил, помог. И переживаю, когда приходится в этом человеке разочаровываться , жалеть его.

Одно дело жалеть слабого, незащищенного. Совсем другое, когда приходится жалеть человека, на которого еще вчера смотрел снизу вверх взглядом восхищенного ученика, которого знал сильным, самостоятельным, отважным.

Последние годы на подобные разочарования оказались урожайными.

Сначала от одного из своих научных коллег, орловчанина по происхождению, в ответ на мои комплименты в адрес Е. С. Строева я услышал:

– Был таким да сплыл. Скурвился за пятак.

И далее последовал ворох дурно пахнущих подробностей о масштабном, совсем не на «пятак», участии семьи губернатора в орловском бизнесе, о его дочери М. Рогачевой, назначенной папой сенатором, представителем губернатора в Совете Федерации…

В когорте моих гигантов особое место занимает президент Татарстана Минтимер Шаймиев. Если с его ближайшими «конкурентами» Ю. Лужковым или Е. Строевым я иногда публично или про себя был с чем-то не согласен (с Ю. Лужковым, например, – по проблеме Севастополя, с Е. Строевым – по стратегии экономической реформы), то по отношению М. Шаймиеву такого не возникало ни разу: мне в нем нравилось все. Поэтому с особой горечью в прошлом году я прочитал обидные, но, похоже, справедливые слова о нем:

«Сегодня уже очевидно, что избрание Шаймиева на третий срок стало его личной трагедией. Если бы в 2001 году он оставил должность, то вошел бы в историю Татарстана как человек, под чьим руководством республика впервые обрела реальную самостоятельность и получила возможность распоряжаться своим богатейшим экономическим потенциалом для решения многих социально-экономических проблем, копившихся десятилетиями. Для большинства татарстанцев он остался бы Великим Шаймиевым, федералистом, внесшим огромный вклад в демократизацию общественных процессов, не допустившим скатывания Татарстана в пропасть национал-сепаратизма. Но после 2001 года он постепенно превратился в Просто Шаймиева, одного из восьмидесяти девяти руководителей субъектов Российской Федерации, сдающего все достижения Великого Шаймиева. Сегодня он практически лишен даже возможности уйти с политической сцены Татарстана «по-ельцински», оставив на хозяйстве человека, выбранного им самим. Сегодня Шаймиев совершенно другой. Встревоженный, растерянный, нервозный. А самое главное – ужасно одинокий. И однородная масса народных избранников из татарстанского коллектива единомышленников, называющих себя парламентом, только оттеняет его одиночество. Помните классику? “ Я слышу крики озлобленья не в диком возгласе толпы, а в громком шуме одобренья… ” » [199].

В чем истоки трансформации Великого Шаймиева в Просто Шаймиева, причины его одиночества?

С одной стороны, в изменении климата «внешней среды», в не очень аккуратном встраивании крупной величины в малогабаритные рамки властной вертикали.

С другой, и это самое грустное, в потере великим собственного лица. Когда физически не ощущаемой собственной репутации и собственной независимости он предпочитает «золотую клетку» властной вертикали.