Владимир Зёрнов - Записки русского интеллигента

Я впервые присутствовал при появлении на свет человека. Моя любимая Катёнушка страдала просто нечеловечески, видеть это было невыносимо. И тем более удивительно то спокойствие и удовлетворённость, которые наступают тотчас, как только ребёнок появился на свет. В Евангелии по этому поводу сказано, что при рождении ребёнка мать мучается, так как «пришёл час её», но после она радуется, так как «новый человек пришёл в мир».

Малыш поместился в своей комнате и сделался центром внимания всей семьи. «Священнодействие» купания совершала мама, считая, что без неё это действие обойтись не может. Оно так и было. Сначала Катёна лежала после родов, потом надолго захворала.

Предстояло малыша крестить. Мы с Катёной ещё раньше, в предположении, что будет мальчик, решили назвать его в честь дедушки Дмитрием. Крёстной матерью я просил быть маму. Крёстным отцом мы просили быть брата Катёны, Александра Васильевича. Мы старались, чтобы в нашей радости приняли равномерное участие наиболее близкие нам люди.

Крестили Митюшу дома в гостиной. Катёна получила много цветов, так что когда принесли из университетской церкви купель, я устроил вокруг неё целый цветник. После крестин ужинали и, поднимая бокалы с шампанским, поздравляли Катёнушку с новорождённым и новокрещённым.

Всё шло как будто хорошо, Катёна начала понемногу вставать. Но тут у неё заболело горло. Её смотрели врачи – и профессор Н. С. Кишкин, и детский Митюшин врач, и мой друг А. М. Кезельман – и все сказали, что беспокоиться нет оснований – простая ангина. Дня через два горло у Катёны совершенно очистилось и температура упала, она встала с постели. И вдруг узнаю от Кезельмана: «посев» дал дифтеритные палочки. Меня как кипятком обварило. Мы достали сыворотку, сделали прививку.

Ночью после прививки у Катёны сделался тяжёлый сердечный припадок – страшно замедленный пульс и удушье или «недодых». Состояние было настолько тяжёлым, что не только я, но и папа испугался и ночью вызвал Кишкина. Катёна надолго была опять прикована к постели [17]. В Великую Субботу я, выйдя что-то купить, зашёл в церковь и долго усердно молился перед плащаницей. С тех пор мне всегда хочется в Великую Субботу постоять перед плащаницей.

Сердечные припадки случались преимущественно ночью, и мы каждый раз, отходя ко сну, думали: как-то пройдёт эта ночь. Отчего возникли эти припадки, так и осталось невыясненным. Во всяком случае, была поражена иннервация сердца, и следы этого остались у Катёнушки на всю жизнь.

В начале мая Катёна всё же начала вставать, а в конце мая мы переехали в Дубну. Приехавши туда, мы пили чай в нижней столовой, а Митюня лежал на диване в папином кабинете и – славно так! – «агукал», это свидетельствовало о хорошем настроении духа.

Магистерские экзамены

К лету 1906 года относится моя переписка с П. Н. Лебедевым, описанная в моих воспоминаниях «Учитель и друг» {276}. Сначала письмо Петра Николаевича меня очень разволновало, но тут уж помогли выдержка Катёнушки и её всегдашний такт. Мы ходили по парку и обсуждали, как отнестись к его резкому письму {277}. Это она помогла мне тогда «выкипеть» и написать Петру Николаевичу «любезное», в прямом смысле, письмо {278}. Дело разрешилось, и мне кажется, что этот инцидент послужил к укреплению тех хороших отношений, которые существовали до конца между мной и Петром Николаевичем.

Митюня к концу лета окреп и стал опираться на ножки. Нянька Елена тутушкала его и приговаривала: «Тебя в солдаты не возьмут, ты один у мамы и папы», – а Митюня притоптывал ножками и хохотал, не предчувствуя, что слова Елены, по счастью, являлись пророческими.

Этим же летом мы с родителями переехали из Шереметевского переулка на Девичье Поле, в деканскую квартиру, а прежнюю квартиру папа передал своему заместителю профессору П. И. Карузину. Ведь по Уставу 1884 года профессор, прослуживший 30 лет, обязательно уходил за штат, не теряя связи с университетом, продолжая, если он хочет, читать курс или часть курса, пользуясь правом быть деканом и ректором университета {279}. Материальное положение сверхштатного профессора было вполне обеспечено. Одна пенсия равнялась содержанию ординарного профессора – 3000 рублей в год [18].

Деканский дом на Девичьем Поле – деревянный флигель, очень просторный (он цел и сейчас), стоял на большом участке, заросшем теперь большими деревьями, а тогда на нём был покос; дом окружал палисадник с кустами сирени. Дом был довольно холодный, но так как дров мы могли жечь сколько угодно, то от холода не страдали. Комнаты и их расположение были чудесные: из передней – настоящей светлой просторной передней – входили в гостиную (примерно 40 квадратных метров), из гостиной две двери – в папин и мой кабинеты (по 30 метров каждый) и дверь в коридор, из которого, повернув направо, попадали в столовую (30 метров), далее – спальня родителей (30 метров), уборная, комната Насти и выход на террасу, в конце коридора – ванная комната; налево из коридора находилась наша спальня (тоже 30 квадратных метров), Митюнина детская (метров 20) и выход в кухню, перед которой – ещё комнатка для кухарки, а за кухней – прачечная. Конечно, при доме имелись и погреб, и сарай. Вообще, это была не квартира, а хороший помещичий дом. Перед нашим переездом квартира внутри была заново отремонтирована.

В 1906/07 и 1907/08 годах в лаборатории П. Н. Лебедева я занимался работой по определению силы звука в абсолютной мере при помощи «диска Рэлея». Это лучшая моя работа, которая вошла, как и первая, в мою магистерскую диссертацию. Работа эта сделалась классической, и «диск Рэлея» является основным прибором в каждой акустической лаборатории. Замечательно, что в физическом словаре в статье «Рэлея диск» её автор, Мясников, не нашёл нужным даже упомянуть моё имя {280}. Впрочем, это весьма характерно для нравов русских учёных. Эта работа была напечатана в «Annalen der Physik» и в журнале «Русского Физико-Химического Общества» {281}.

Зимой 1907/08 годов я начал держать магистерские экзамены. Закончил я их уже в осеннем семестре 1908 года. Пётр Николаевич был противником экзаменов. Он считал, что молодой учёный прежде всего должен сделать самостоятельную научную работу. Пётр Николаевич сам в России экзаменов не держал, но в Страсбурге он держал докторские экзамены и защищал докторскую диссертацию на степень «доктора философии» {282}. Эта степень в России не давала никаких прав. Для получения кафедры в русском университете надо было защищать диссертацию в русском университете. Пётр Николаевич и защищал в Москве одну из своих превосходных работ – о взаимодействии резонаторов {283}.

Как бы то ни было, но я засел готовиться. По числу экзаменов было немного, но материала, который необходимо знать, оказалось порядочно. Экзамены такие: математика, механика, метеорология и два по физике – экспериментальной и теоретической. По математике и механике программы были стандартные – расширенный общий курс, который читался на физико-математическом факультете. Новых математических дисциплин не вводилось. Вот по механике в университетском курсе мы почему-то не сдавали гидродинамику, а на магистерском экзамене требовался довольно большой курс по этой части механики.