Владимир Рекшан - Самый кайф (сборник)

Такая вот литературная фигура, прием. В них я поднаторел, как сантехник в унитазах.

Одним словом, опять поехали. Поехали в город Челябинск. Директор дела, мини-олигарх и красный матрос, Михаил Сапего, на мой извечный вопрос: «Хотелось бы знать точно – какова суть моего участия? Каковы гонорарные перспективы?» – отвечал просто, но туманно:

– То да се. Выставка плюс песни. Деньги? Эх, деньги!

– Понятно, – не понял я, но на Ладожский вокзал пришел вовремя и с гитарой. С Сапегой появился Юнга, Малой. Мелкий, вновь прибившийся юноша-вундеркинд В. Соловьев. Он знал назубок классиков митьковства, песни Гребенщикова и все остальное. Хотя на нем красовались бушлат и бескозырка анархиста с лентами, В. Соловьев, кроме русского, говорил, как князь Кропоткин, на безупречном французском и вызывал зависть. Цокал по платформе юноша сапогами сорок пятого размера, пах портянками и гляделся на тысячу баксов. Не сразу, но возник Фил, Андрей Филиппов, перебежками тащивший артистический скарб из картин, коробок и картонок. Издалека, по шуму толпы, стало явным появление Шагина. Пласидо Доминго русской рок-сцены оказался, как всегда, большой и жизнерадостный. Вместо коренастого и пожилого Тихомирова с его билетом в руках пришла высокая девушка с длинной шеей. Ее звали Люда, но почему-то она представлялась как Люба. Люба Горькова. Решили так:

– Будешь не «ва», а «го». Любовь Горького.

– А кто Горький? – согласилась мадемуазель.

Тихомиров бы, понятное дело, усилил классичность делегации, но В. Соловьев и Л. Горького улучшали пригожесть. А это немаловажно при встрече с публикой. Но по билету мужчины женщину не посадили. Как Шагин ни представлялся – не вышло. Экипаж поезда принадлежал Казахстану и любил Джамбула, а не митьков. Но брал деньги. Пришлось заплатить начальнику поезда Санкт-Петербург – Алма-Ата полную стоимость.

– Не хочу я строить союзное государство с этими, fuck, казахами! – сказал я.

– Да уж! – согласился Фил.

– Мы за интернационал! – напомнил Сапега, а Шагин троекратно облобызал начальника вокзала, вышедшего засвидетельствовать ему свое бюрократическое почтение.

После этого началось движение, и к ночи мы уже ехали сквозь бесконечные леса.

Родина у нас, хочу заметить, великая. Боґльшая часть ее величины не тронута рукой человека – только пластиковые бутылки из-под пива и сомнительных минеральных вод говорят о принадлежности земли Российской Федерации.

Мегатонны леса и мрака. Колеса стучали о рельсы, а митьки резались в «крейзи фул» шумно, но трезво. На полустанках спускались на ветреные платформы курить, стараясь не упустить Фила, который, несмотря на ночную темень, что-то такое рисовал в блокноте, забывая про поезд.

Однажды утром мы проснулись в Свердловске. Там нас ждал молчаливый водитель. Перегрузившись в микроавтобус, покатили в сторону Челябинска, и дорога была красива – поля и рощи. Шоссе было в порядке, солнце струилось с неба без летнего остервенения, лаская землю, как послекоитусный любовник. Челябинск надвинулся заводами и дымами. Где-то в центре города в автобус впрыгнул бодрый мужчина средних лет с гитарой. Его звали Гарри Ананасов. Это он предполагал командовать нами. Бодрый Гарри стал называть имена общих знакомых, показался энергичным и положительным. Когда мы уже выехали из города, Гарри сказал:

– Я же тогда совсем юным был, но все равно помню, как у вашего гитариста штаны порвались.

О боже! Надвигалось прошлое 1990 года из книги «Кайф вечный». Прошло шестнадцать лет, распался Союз, случились две чеченские войны, дефолты и президенты, а тут еще помнили штаны Богданова и как он их снял на сцене!

Тем временем мы выехали из челябинских дымов на простор и покатили в сторону Казахстана. Растительности становилось все меньше – лысоватые холмы походили на волны Финского залива. Кое-где у развилок стояли каменные кресты-обереги. Мы ехали в городок Троицк – там предполагалось первое митьки-шоу для местной интеллигенции. В Троицке мы успели разглядеть старый купеческий центр.

– Наш город имел когда-то третью по величине ярмарку в России! – объяснил радостный мужчина в белой рубашке, встретивший нас возле местного миниатюрного культурного центра, построенного из красного кирпича в новорусском стиле. – А после челябинские дали взятку и железную дорогу провели через Челябинск, а наш город потерял торговое значение. Хотя, говорят, через Троицк проходит из Казахстана главный наркотрафик! Такие вот кренделя и баранки!

Мы поднялись в здание, где размещалась разом вся культура старинного города – картинная галерея, гостиница, вполне респектабельный клуб со столами-скатертями и небольшой сценой. А в полуподвальном помещении действовал клуб для местных панков и рокеров. Нам предстояло заполнить все это пространство искусством. Пока Митя соображал, куда повесить объекты изобразительного искусства, а В. Соловьев ждал указаний, остальная команда, включая Гарри и его гитариста, по приглашению радостного мужчины решила прокатиться к речке. Речка называлась почти по-русски – Уй! В ее неторопливом течении уже ощущалась медленная поступь восточного каравана. Мы снялись под табличкой «р. Уй» и пошли осматривать местную церковь. Вдоль реки была когда-то проложена улица. И теперешний адрес церкви звучал так – ул. Красноармейская, дом 1! Восстановленное убранство храма было скромно, а на стенах местные мастера красок и белил нарисовали библейские сцены в митьковском стиле… Самое удивительное, что эта Уй и эта церковь с революционным адресом, эта давняя челябинская взятка и теперешний наркотрафик, этот непонятно почему радостный мужчина характеризовали нынешнее состояние Родины больше, чем Эрмитаж, Кремль и Первый канал ТВ. Тут было больше правды, а значит, и величия перманентной нашей веселой трагедии…

Брендоноситель Д. Шагин и вундеркинд В. Соловьев при участии А. Филиппова всё развесили лучшим образом, и ближе к вечеру подтянулась местная творческая интеллигенция. По одну сторону чаепития уселись мы, по другую – улыбающаяся публика. Мужчина в белой рубашке сказал приличествующие событию слова о том, что, мол, знаменитые, то да се, приехали, значит, и вот, любите их и жалуйте. Нас стали любить, а после жаловать…

Если во время чаепития и улыбчивых разговоров про искусство изобразительное местная публика – а это были в основном уже немолодые люди с одухотворенными лицами – вела себя вполне рафинированно, то концерт, начавшийся в клубном зале со столами-скатертями, их преобразил. Оказалось, что на чаепитие пришел в полном составе местный ансамбль казачьих песен и танцев. Когда я после поэз М. Сапеги и Д. Шагина запел под гитару при клавишной поддержке Л. Горького, в углу клуба с угрозой зацокали подковы. Это интеллигенция, оставив рафинированность, переоделась в костюмы и была готова показать класс столичным гастролерам. В конце концов они меня заткнули. Вышли перед сценой, запели и заплясали под гармонь. Это уже походило на соревнование, а соревнования я люблю. Адреналин закипел, и через несколько казачьих номеров мы с Шагиным на сухопутную угрозу ответили военно-морской непреклонностью.