Гюг ле Ру - Гибель Византии

— Должно быть деньги у тебя завелись, что ты пьешь маронское.

— На, получи! — весело ответил Михаил и вынул из кармана золотую монету.

Михаил выпил залпом половину поданного ему кубка.

— Скажи-ка, брат Александр, как здоровье твоей дочери, красавицы Анастасо?

— Да что ей делается?.. Здорова-то она здорова, а толку от нее никакого.

— Какого же тебе толку?

— Известно, какого, — девчонке 16 лет, давно бы пора замуж. Но кто же ее возьмет?

— Ты шутишь, милейший Александр; если таких не будут брать, на ком же жениться?

— Ну, чего ты притворяешься? Как будто ты не знаешь, что только отъявленный мошенник, согласится стать мужем дочери трактирщика. Я об этом не мечтаю, не так глуп, не того прошу…

— Слушай, Александр, Анастасо… — Михаил внезапно запнулся.

— Что Анастасо?

— Я хотел сказать, она красива.

— Да ты уж это говорил.

— Нет, я хотел спросить, здорова ли она?

— Ты уж это спрашивал.

— Я все не о том. Она не ушла ли куда-нибудь из Константинополя?

— Чудак, куда же ей уйти? Эй, Анастасо, пойди сюда!

— Иду! — раздался звучный грудной голос, и в комнату вошла молодая девушка в простеньком полотняном платье.

Михаил недаром хвалил красоту Анастасо. Никто не мог устоять против жгучего взгляда ее черных глаз. Нельзя было равнодушно смотреть на ее густую черную косу. Фигура ее, точно изваянная, напоминала статуи древних мастеров, украшавшие константинопольские площади. Только руки — слишком большие — выдавали ее далеко не аристократическое происхождение.

— Привет тебе, Анастасо, — сказал Михаил, встал и поклонился.

— Добро пожаловать, — ответила девушка и, слегка кивнув головой, встала в угол и опустила глаза.

Михаил допил вино, взглянул на Анастасо, покраснел, взглянул на Александра, считавшего деньги, опять посмотрел на Анастасо, не поднимавшую глаз, и никак не мог начать разговора. Ему хотелось рассказать очень многое, но он не знал, с чего начать, и, главное, его смущало присутствие трактирщика.

— Чего вы молчите? — проговорил Александр, зевнув. — Я молчу потому, что мне спать хочется. Вы бы в ту комнату пошли, а я здесь прилягу.

— Пойдем, — почти шепотом сказал Михаил, и молодые люди, откинув занавеску, отделявшую трактир от жилой комнаты, вышли.

— Как ты живешь, прелестная Анастасо? — спросил Михаил, когда молодые люди остались вдвоем.

— Плохо, Михаил, — ответила молодая девушка. — Разве ты не видишь, что глаза мои заплаканы? Всему виной отец. Конечно, мы должны иметь почтение к родителям и повиноваться им, но всегда ли?

— Думаю, что всегда. Разумеется, если отец приказывает что-нибудь противозаконное, тогда можно ослушаться.

— Вот то-то и есть. А ты не можешь себе представить, что отец хочет сделать со мной. Вчера приходил к нам Петр Иканат, знаешь, тот скверный человек, которому ноздри вырвали за какое-то преступление. Его присылал богатый генуезский купец Руфини; он заходил к нам раза два и видел меня. Отец долго шептался с этим Петром и потом велел мне поговорить с ним. Он был пьян, от него страшно пахло вином и жутко было смотреть на его багровое лицо и выпученные глаза, говорил он несвязно, но долго. Далеко не все поняла я, на каждом шагу он повторял, что я красива, что Руфини богат. Я отказалась продолжать эту беседу, просила отца прогнать его. Он ушел, но сказал, что скоро вернется. Отец, вместо того, чтобы заступиться за меня, стал ругать меня. По его словам, я гордячка, которой суждено умереть в нищете…

У молодой девушки навернулись на глаза слезы; она отошла в сторону и закрыла лицо руками.

Михаил подошел к ней, обнял ее и сказал:

— Не печалься, милая Анастасо, скоро настанут лучшие времена. Я выйду, наконец, из бедности, и тогда, о, тогда… Слушай, что я скажу тебе. Мой брат Иоанн определяет меня на службу. Мне дадут чин протоспафария и тогда меня будут звать во дворец на царские пиры, сам царь будет выдавать мне ругу [9] Руга — жалованье, выдававшееся раз в год лицам, имевшим какой-нибудь чин. . Ведь, это только начало, а кто знает, что ждет меня впереди? Послушай, я видел сон, странный сон. Я видел, даже страшно вымолвить, будто я сижу на троне, будто вокруг меня море голов, головы эти склонились, а за мной какие-то люди с секирами, с копьями…

— Ох, страшен твой сон! — прервала его Анастасо. — Не к добру он.

— Да что же тут недоброго? Это значит только, что не век мне оставаться в неизвестности.

— Тем хуже для меня. Ты будешь важным сановником, не станешь тогда заходить в наш трактир и забудешь Анастасо.

— В трактир ходить, конечно, не буду, но тебя я никогда не забуду. Да разве можно забыть тебя, твои глаза, всю твою пленительную красоту? Кто хотя бы раз видел тебя, у того твой образ навек запечатлелся в душе. Нет, милая Анастасо, ты красива, как небо, твой взгляд, что лучи солнца, — никому, никому не отдам тебя!

— Да и некому отдавать меня, Михаил; кто женится на дочери презренного трактирщика?

— Это правда. Но я придумал одну вещь. Тебя может удочерить кто-нибудь, тогда уже ты не будешь Анастасо, дочь трактирщика Александра, а будешь дочерью какого-нибудь титулованного лица.

— Таких сумасшедших нет, которые бы сделали подобную глупость.

— Неопытна ты, Анастасо. За деньги чего не сделают, — лишь бы было золото, оно все может. Поверь, когда я буду знатен и богат, все переменится, и тогда ты узнаешь, что я могу сделать.

В соседней комнате послышались шаги.

— Это, должно быть, он, — сказала Анастасо, побледнев, и прижалась к Михаилу.

— Кто он?

— Да Петр, — шепнула девушка.

— Сиди здесь, я пойду посмотрю.

Михаил вышел в трактир и действительно увидел перед собою Петра Иканата, которого все знали в Константинополе. В его зверской физиономии было что-то страшное, а изуродованный нос наводил ужас.

— Что тебе нужно, Петр? — спросил Михаил.

— А тебе что нужно? — проговорил Петр грубым голосом.

— Александр спит и просил меня побыть здесь вместо него, если придет кто-нибудь.

— Ну, ты не можешь сделать то, что мне нужно от Александра.

— А, может быть, и могу… Скажи, зачем пришел?

— Говорят тебе, не можешь. Во-первых, он всегда подносит мне вина и денег за это не берет.

— Ну, так что же? На, пей! — Михаил протянул ему полный кубок. — Да смотри, какое вино, маронское, самое лучшее.

Петр выпил с жадностью, но, все-таки, не хотел сказать, зачем пришел. Однако, после второго кубка язык его развязался:

— Александра-то мне, пожалуй, и не надо, а хочу я пробраться к его дочери Анастасо.

— Ее нет, она пошла в деревню, к тетке, и пробудет там дня три.

— А ты откуда знаешь?

— Да мне Александр говорил.

— Ты врешь, может быть, — зачем тебе знать, что делает Анастасо?