Сборник статей - Личности в истории

В «Поэзии и правде» Гете признался, что все его сочинения – это фрагменты одной большой исповеди. В его сочинениях мы не встретим идеальных героев – мы увидим в них его самого. «Я не знаю таких ошибок, каких не совершил бы сам», – заметил поэт однажды. Через промахи и заблуждения подняться выше, вырасти – вот смысл для Гете. Многие ошибки уже не исправить, но их можно искупить.

«Фауста» Гете писал 60 лет. Он был и Фаустом, и Мефистофелем одновременно, так как их устами высказывал мысли, мучившие его самого.

«Пусть все ярче разгорается во мне идеал чистоты», – молил он. Еще во Франкфурте его первая любовь Гретхен просила его всегда и во всем оставаться честным. Позднее путь к чистоте и добру больше десяти лет указывала ему Шарлотта фон Штейн. Ей он адресовал в письме эти строки: «Твоя любовь – как утренняя и вечерняя звезда: она заходит после солнца и встает до солнца. Словно полярная звезда, что, никогда не заходя, сплетает над нашими головами вечно-живой венок. Я молю богов, чтобы они не заставили ее померкнуть на моем жизненном пути».

Александр Пушкин называл Гете «патриархом поэтов». Настало время, и «патриарх» тоже услышал о «солнце русской поэзии». От русского художника Ореста Кипренского, который летом 1823 года в Мариенбаде писал портрет 74-летнего Гете. Во время сеансов они говорили об Италии, об античности, и Кипренский однажды процитировал строки Пушкина «К Овидию».

«Что это за стихи?» – живо заинтересовался Гете и попросил перевести их на итальянский. А услышав перевод, сказал: «Я думаю, ни итальянский, ни французский, ни даже немецкий не в состоянии передать той мощи и музыки, которые я услышал, когда вы читали эти стихи на своем родном языке».

Портрет, написанный Кипренским, понравился Гете и его друзьям. Провожая русского художника, он на прощание пожал ему руку и сказал: «За портрет благодарю вас. А увидитесь с Пушкиным, передайте ему мое восхищение и благословение». Потом уже, через несколько лет, он передал с Василием Жуковским для Пушкина гусиное перо со словами: «Передайте моему собрату: вот мое перо…»

Австрийский драматург Грильпарцер писал о Гете: «Он имел наполовину царственный, наполовину отеческий облик». В его больших чудесных глазах было выражение величественности, а строгие черты лица довершали портрет олимпийца. Таким он казался многим, но таковым на самом деле не был.

Да, в его характере и поведении были недостатки. Было непонятно, почему он, чьи чувства были так горячи, во многих случаях напускал на себя холодность. Почему порой так и сыпал саркастическими замечаниями, будто сам Мефистофель говорил его устами.

И все же те его современники, которые были хорошо знакомы с ним, отзывались о Гете с восхищением. «Меня привязывают к нему вовсе не высокие достоинства его ума. Если бы он как человек не обладал для меня высочайшей ценностью, превосходя в этом всех, кого я когда-либо знал лично, я восхищался бы его гением издали», – писал Шиллер графине Шиммельман. «Его сердце, которое знали лишь немногие, было таким же большим, как и его ум, который знали все», – сказал Юнг-Штиллинг, друг Гете еще со Страсбурга.

Под маской величественности скрывались его истинные скромность и чуткость. Он никогда не отворачивался от того, кто в нем действительно нуждался. И не жалел ни времени, ни денег, чтобы оказывать поддержку людям. От его врача Фогеля нам известно, что Гете давал ему средства для оказания помощи нуждающимся и беднякам. До самой своей кончины он не переставал кому-нибудь помогать. Он считал, что, если человек несет в своем сердце любовь, она должна проявляться на деле.

Глубокая потребность в служении жила в его большом сердце. Для Гете не было границы между великим и незначительным: все, что он делал, он делал хорошо. С 1775 года он усердно исполнял свой долг на посту министра, управляющего делами Веймарского герцогства. С вдохновением приводил в порядок финансы этого маленького герцогства, рассматривал проекты целесообразного размещения закладываемых улиц и мостов, занимался развитием сельского и лесного хозяйства, годами трудился над восстановлением заброшенной шахты. Всем этим мирским делам, казалось бы далеким от поэзии, он посвящал себя сознательно, чтобы, как сам писал, «использовать до последней капли все мои силы».

За год до того, как поэт принял приглашение в Веймар, его друг, швейцарский проповедник и писатель Конрад Лаватер, сказал: «Гете мог бы великолепно вести дела у какого-нибудь герцога; именно там его место. Он мог бы быть королем».

В мыслях Гете, как и в его поэзии, – правдивость и простота: «Существует вежливость сердца. Она сродни любви»; «Делать добро исключительно из любви к добру»; «Величайшее счастье мыслящего человека в том, чтобы постигнуть постижимое и молча чтить тайну непостижимого»; «Если только есть на свете чудо, чудо – в чистых, любящих сердцах». Его слова не расходились с делами. Он все прожил и прошел сам.

Ему достаточно было знать, что во всем временном проявляет себя вечное. Что во всем материальном открывается духовное. Что такое долг? Требование дня. Надо внимательно вглядываться в окружающий мир, чтобы определить, каковы наши первейшие обязанности, и взять их на себя. «Очень тих голос Бога в нашем сердце; очень тихо, очень внятно говорит он нам о том, к чему надо стремиться и чего бежать»; «Превыше всех добродетелей одна: постоянная устремленность ввысь, борьба с самим собой, неутолимая жажда все большей чистоты, мудрости, доброты, любви».

Почему такую скромную задачу ставят перед собой под конец жизни герои Гете – Фауст и Вильгельм Мейстер? Фауст, который прежде требовал от мирового духа доскональных познаний о мироздании, кончает тем, что отвоевывает у моря участок земли, чтобы она рождала для людей плоды. А Вильгельм Мейстер осознает, что его предназначение – служить лекарем у переселенцев. Много это или мало? Гете знает ответ.

К моменту своей смерти он был знаменит, но не пользовался всеобщим признанием. В последний день, в девять часов утра, он, чувствуя себя выздоравливающим после внезапной мучительной болезни, выпрямился в кресле, в котором провел ночь, и спросил: «Какое сегодня число?» Услышав, что 22 марта, сказал: «Значит, началась весна, и тем быстрее дело пойдет на поправку». Когда-то – 22 марта 1825 года – в пламени погиб Веймарский театр, где они вместе с Шиллером пережили так много счастливых мгновений. Но Гете не вспоминал о том фатальном для него дне. Его переполняла радость оттого, что на небе сияло весеннее солнце. Потом, когда у него уже начали путаться мысли, он на мгновение пришел в сознание и попросил отворить ставни, чтобы впустить в комнату побольше света. Еще несколько мгновений – и он вступил в царство света вечного…