Павел Фокин - Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 1. А-И

Стихи Георгия Иванова – соединение эпической сухости с балладной энергией» (Н. Гумилев. Письма о русской поэзии).

«Когда я принимаюсь за чтение стихов Г. Иванова, я неизменно встречаюсь с хорошими, почти безукоризненными по форме стихами, с умом и вкусом, с большой культурной смекалкой, я бы сказал, с тактом; никакой пошлости, ничего вульгарного. Сначала начинаешь сердиться на эту безукоризненность, не понимая, в чем дело, откуда и о чем эти стихи. Последнее чувство не оставляет до конца. Но и это чувство подавляется несомненной талантливостью автора: дочитываешь, стремясь быть добросовестным; никаких чувств не остается, и начинаешь просто размышлять о том, что же это такое. Автор знает, например, Петербург, описывает его тонко, умно, даже приятно для некоторых людей, которые, как я знаю, поэзию понимают. Однако почувствовать Петербург автор не позволяет, и, я бы сказал, не потому, что он не талантлив, а потому, что он не хочет этого. Что же он хочет? Ничего. Он спрятался сам от себя, а хуже всего было лишь то, что, мне кажется, не сам спрятался, а его куда-то спрятала жизнь, и сам он не знает куда.

…Книжка Г. Иванова есть памятник нашей страшной эпохи, притом – один из самых ярких, потому что автор – один из самых талантливых среди молодых стихотворцев. Это – книга человека, зарезанного цивилизацией, зарезанного без крови, что ужаснее для меня всех кровавых зрелищ этого века; – проявление злобы, действительно нечеловеческой, с которой никто ничего не поделает, которая нам – возмездие» (А. Блок. Из рецензии на сборник Г. Иванова «Горница»).

Публицист, детский писатель, мемуарист. Публикации в журналах «Новый путь», «Вопросы жизни», «Мир искусства», в газетах «Страна», «Утренняя заря», в детском журнале «Тропинка». Книга рассказов «В лесу и дома» (М., 1915). Автор лирико-философского этюда «Всадник. Нечто о городе Петербурге» (1907), мемуаров об А. Блоке.

«Евгений Иванов – „рыжий Женя“ – рыжий от бороды до зрачков, готовивший сам себе обед на спиртовке из страха, что кухарка обозлится вдруг на что-нибудь и „возьмет да подсыпет мышьяку“. „Рыжий Женя“… молчал часами, потом произносил ни с того ни с сего какое-нибудь многозначительное слово: „Бог“, или „смерть“, или „судьба“, и снова замолкал. – Почему Бог? Что смерть? Но „рыжий Женя“ смотрит странно, странными рыжими „глазами, скалит белые мелкие зубы, точно хочет укусить“, и не отвечает» (Г. Иванов. Петербургские зимы).

«Евгений Павлович Иванов – со всей своей умозрительной путаницей, с Христом, каким-то личным, „для домашнего употребления“ (он его никому не навязывал), но и с действенной добротой, бескорыстием, мудростью сердца – был чудесным образчиком человеческой породы и, конечно же, самым близким из немногочисленных друзей Блока» (Е. Книпович. Об Александре Блоке).

«Евгений Павлович Иванов, рыжий, с большой бородой, с прозрачными глазами, глубокими, добрыми и чуть лукавыми, был задушевным другом Блока.

…Блок любил крепкий быт семьи Ивановых, некоторую их традиционность и в то же время одухотворенность.

Тут не было никакой лжи и коварства. Простота дружественных отношений сочеталась с пониманием душевного мира поэта.

На свадьбе Евгения Павловича Блок был шафером» (Н. Павлович. Воспоминания об Александре Блоке).

«Про него много раз А. А. [Блок. – Сост .] строго говаривал:

– Знаешь что, – он совсем удивительный: сильный и с опытом…

– Нет, он не то, что другие.

– Совсем настоящий.

…Не раз замечал я тенденцию у А. А. в очень трудных, запутанных отношениях между нами подставить Е. П. как третейского между нами судью: и за это a priori на Е. П. надувался я (несправедливо, конечно). Впоследствии я Е. П. оценил, как действительно одного из немногих, кто подлинно был символистом, не написав ничего, вместе с тем, – неприметно участвуя всюду, в глубинных истоках, рождающих внутренне устремление жизни. На похоронах у А. А. подошел я к Е. П., пожал ему руку; он плакал; махнул он рукою:

– Ушел… Мы – остались тут; а для чего – догнивать?» (Андрей Белый. Воспоминания об Александре Блоке).

Литературовед, критик. Публикации в журналах «Русская мысль», «Вопросы жизни», «Книга», в газетах «Русские ведомости», «Речь» и др. Сборники статей и монографии «История русской общественной мысли. Индивидуализм и мещанство в русской литературе и жизни XIX в.» (т. 1–2, СПб., 1907), «Что такое „махаевщина“? К вопросу об интеллигенции» (СПб., 1908), «О смысле жизни. Федор Сологуб, Леонид Андреев, Лев Шестов» (СПб., 1908; 2-е доп. изд., СПб., 1910), «Литература и общественность» (СПб., 1910), «Творчество и критика» (СПб., 1912), «Год революции. Статьи 1917 г.» (Пг., 1918), «Александр Блок. Андрей Белый» (Пг., 1919), «Заветное. О культурной традиции. Статьи 1912–1913 гг.» (ч. 1. «Черная Россия», Пг., 1922), «Перед грозой. 1916–1917» (Пг., 1923) и др. Друг Блока, Андрея Белого, Ремизова.

«Невероятное обаяние струилось от всего образа Разумника, то обаяние, которое превосходит любую красоту и делает уродливость только характером…Разумник косил, обладал отвратительными зубами, и кожа у него на лице красно бугрилась какой-то шелудивой эритемой. Он носил черную ермолочку и мягкие сапожки. Речь его отличалась кованностью слов и удивительным богатством лексики. Юмор разил наповал; слух его не выносил надругательств над русским языком» (И. Авдиева. Воспоминания).

«По натуре он был – деятель, организатор, человек упорный, со стремительной волей; в нем таилось много сокровенного, оставшегося, пожалуй, неведомым для него самого…Он был сыном железнодорожника невысокого ранга, женившегося во время военной службы на Кавказе на армянке. Иванов-Разумник, как без инициалов он подписывал свои литературные произведения, казался литературной братии не иностранцем, а инородцем, а кое-кому и попом-расстригой и даже темной личностью. В. В. Розанов писал о нем, что это, может быть, и не человек вовсе, а химера, призрак без имени и отчества. Имело значение, что по нужде он одевался кое-как и к тому же косил. То, что он косил, не нравилось даже Блоку, вполне уважавшему Разумника Васильевича. Между тем, вопреки оценке Розанова, Иванов-Разумник был не только реальной личностью, но и человеком исключительно одаренным и образованным. Было ему в то время под сорок. Имя он себе составил двухтомной „Историей русской общественной мысли“. Мало кто знал, однако, что этот объемистый труд Иванов-Разумник писал, будучи еще очень молодым студентом физико-математического факультета. В те ранние годы, на пороге двадцатого века, у него было три увлечения – астрономия, музыка и Пушкин. Для астрономии нужна была математика, для музыки – слух, а для Пушкина – вся человеческая история. Эти факты заимствованы мною не из его книг, а из его личных со мною бесед о его юности, о той классической эпохе, на которую он то и дело оглядывался, когда казалось, что революционная буря вот-вот сорвет все памятники с пьедесталов и вывернет наизнанку все его верования, без которых он не мог жить. В таком настроении я застал его, очутившись в конце сентября 1918 года в Петербурге.