Джон Толанд - Последние сто дней рейха

30 марта Бернард Барух, только что прибывший из Америки со специальным заданием, ехал из Лондона по сельской местности, покрывшейся весенней зеленью, и слушал хвалебные отзывы Черчилля о Рузвельте и Гарри Гопкинсе, его самых лучших друзьях. За несколько дней до этого Гопкинс пришел в апартаменты Баруха в отеле "Шорхэм" в Вашингтоне и намекнул на то, что у Рузвельта с Черчиллем имеются разногласия по некоторым послевоенным проблемным вопросам. Гопкинс сказал, что ни он, ни Джон Уинант, посол США в Великобритании, не смогли "сдвинуть" с места премьер-министра, и Рузвельт хотел узнать, сможет ли Барух повлиять на своего старого друга.

Когда Барух прибыл к президенту за более точными инструкциями, тот поначалу проявлял больший интерес к операции "Санрайз" и недоумевал по поводу неадекватной реакции русских на нее. В конце концов Рузвельт дошел до сути. Он хотел, чтобы Барух встретился с Черчиллем и прозондировал почву на предмет "различных вопросов, касающихся мира". Попытки Баруха получить дополнительные разъяснения не увенчались успехом, и он почувствовал, что президент "слишком устал, чтобы принимать решения". По одному из вопросов, однако, Рузвельт высказался четко. "Было бы великолепным жестом, - сказал Рузвельт, - если бы британцы восстановили в Китае Гонконг". Барух с этим не согласился, но, разумеется, собирался передать это пожелание.

- Может, написать письмо Уинстону? - спросил Рузвельт.

- Нет, никакого письма не нужно, - рассудительно заметил Барух. Потом, если что, то можно будет переложить ответственность на меня.

После совещания со Стеттиниусом, Арнольдом, Лейхи и Кингом Барух полетел на личном президентском самолете, который он окрестил "Священной коровой", в Англию и теперь, на пути в Чекерс, спросил Черчилля: "Что это ходят за разговоры, что у тебя с нашими ребятами трудности?". Вслед за этим он привел пример с ЮНЕСКО, созданию которой противился премьер-министр. Черчилль ответил, что, по его мнению, эта организация будет работать неэффективно.

- Она ведь не принесет никакого вреда?

- Но и ничего хорошего также.

- Раз вреда от нее не будет, то почему бы не дать президенту того, чего он хочет?

Еще не добравшись до Чекерса, Черчилль согласился поддержать президента, который наконец поддержал его.

Черчилль, однако, только что получил радиограмму от Эйзенхауэра, которая, по его мнению, подтверждала полное непонимание советской угрозы в послевоенном мире. Это сообщение было ответом на личный телефонный звонок Черчилля, который подвергал сомнению решение не принимать участие в штурме Берлина. В своем сообщении Эйзенхауэр повторил обоснование данного решения и подтвердил свое решение отдать Берлин Сталину, а союзникам продвигаться на восток, "чтобы обменяться рукопожатием с русскими или встретиться на Эльбе".

Британские начальники штабов почти одновременно получили еще более тревожное сообщение. Это был ответ Объединенного комитета начальников штабов на резкое осуждение англичанами решения Эйзензауэра.

В нем прямо говорилось, что Эйзенхауэр "лучше знает, какие меры предпринимать для скорейшего разгрома немецких армий", и его стратегическая концепция "обоснована с точки зрения скорейшего разгрома Германии и должна получить полную поддержку". В этом не выражалось никакого сомнения. Объединенный комитет начальников штабов полностью, даже агрессивно поддерживал Эйзейнхауэра.

В Реймсе Эйзенхауэр все еще объяснял Маршаллу, почему он решил не брать Берлин. "Это не было изменением базовой стратегии"{30}, и сам Берлин "не представляет особой важности как стратегический объект". Более того, сказал он, новый концентрированный удар южнее столицы "может скорее привести к падению Берлина... чем распыление наших усилий...".

Монтгомери так отреагировал на решение Эйзенхауэра не брать столицу фашистской Германии: ... Это место (Берлин) для меня всего лишь географическая точка, а они меня никогда не интересовали. Моя цель уничтожить силы противника и его способность сопротивляться.

На следующий день, 31 марта, Черчилль подготовил меморандум Генеральному штабу Великобритании, в котором он указал на несообразность их довольно эмоционального послания, которое они направили американским начальникам штабов, не проконсультировавшись с ним. Он был полностью согласен с содержанием, но подчеркнул, что "у нас лишь четверть сил в Германии и с июня 1944 года ситуация значительно изменилась... короче говоря, наша телеграмма может вызвать серьезные аргументы со стороны американского штаба, и они обоснованно парируют удар..."

Премьер-министр не успел еще отправить меморандум, как получил копию жесткого ответа от американского Комитета начальников штабов, в котором позиция Эйзенхауэра поддерживалась безоговорочно, и это заставило Черчилля сделать приписку к своему официальному письму: "Р. 5. - Все вышесказанное уже диктовалось мной еще до того, как я увидел ответ Комитета начальников штабов".

Он также отправил ответ, который послал Эйзенхауэру еще накануне. С удивительной прозорливостью он разбил все аргументы Эйзенхауэра. Послание заканчивалось четырнадцатью словами, которые Черчилль не включил в свой собственный дневник: ... Не понимаю, в чем для нас заключается выгода, если мы не будем форсировать Эльбу. В случае ослабления сопротивления противника, чего вы, очевидно, ожидаете и что вполне может произойти, почему мы не должны перейти Эльбу и не продвигаться как можно дальше на восток? Это имеет важный политический смысл, поскольку русские войска на юге очевидно собираются войти в Вену и взять под контроль Австрию. Если мы по своей собственной воле отдадим им Берлин, даже имея все возможности взять его самим, то это может еще более утвердить их в уверенности, что они сделали все сами.

Далее, я лично не считаю, что берлин потерял свою военную и тем более политическую значимость. Падение Берлина будет иметь огромное психологическое воздействие на немцев, продолжающих сопротивляться по всему рейху. Пока держится Берлин, широкие массы немцев будут считать своим долгом продолжать сопротивление. Мысль о том, что взятие Дрездена и соединение с русскими станет наивысшим достижением, меня не прельщает. Подразделения правительства, переехавшие на юг, могут снова туда вернуться. Пока над Берлином развевается немецкий флаг, он будет оставаться главным оплотом германии.

Следовательно, я предпочитаю настаивать на плане, согласно которому мы форсируем Рейн, и 9-ая армия вместе с 21-й группой армий далее форсирует Эльбу и идет на берлин. Это вполне совместимо с нанесением главного центрального удара, который вы правильно развиваете в результате блестящих операций ваших войск южнее Рура. Для этого нужно перевести одну армию на северный фланг, что позволяет избежать переброску сил его величества для выполнения непредвиденных ограниченных задач.