Джон Толанд - Последние сто дней рейха

В тот день на совещании у фюрера присутствовало несколько новых лиц. Вице-адмирал Эрих Фосс представлял Деница, который находился в северной Германии и создавал новое соединение. Генерал люфтваффе Экард Кристиан, женившийся на одной из секретарш Гитлера, представлял Келлера, штаб которого находился к северо-западу от Берлина. Борман, разумеется, также присутствовал. Кроме них были Кейтель, Йодль, Кребс с помощником, которого он унаследовал от Гудериана, майором Фрейтагом фон Лорингхофеном, не говоря о других помощниках и секретарях.

Йодль не дал возможности Кребсу выступить с оптимистическим заявлением и сказал Гитлеру правду: Берлин уже окружен на три четверти. Часть войск Жукова находится к востоку от города, другая двигается с севера в направлении Потсдама и, вероятнее всего, соединится с колонной Конева примерно через неделю.

Слова Йодля подстегнули Гитлера, и он потребовал, чтобы ему немедленно доложили о том, как обстоят дела с наступлением Штейнера. Кребсу ничего не оставалось делать, как признать, что корпус Штейнера все еще находится в стадии организации и докладывать, собственно, нечего.

У Гитлера задергалась голова, ему стало трудно дышать. Сдавленным, хриплым голосом он приказал всем покинуть помещение, за исключением генералов и Бормана. Остальные сгрудились кучкой, имея не меньшее желание как можно скорее уйти.

Как только закрылась дверь, Гитлер вскочил. Его правая рука подергивалась. Нервно расхаживая по комнате, он стал кричать, что его окружают предатели и лгуны. Все вокруг слишком низки и слишком подлы, чтобы осознать великие цели, поставленные им. Гитлер перешел на визг. Он стал жертвой коррупции и трусости, а теперь, в дополнение ко всему, его еще и бросили.

Генералы никогда еще не видели Гитлера вышедшим из себя до такой степени. Он грозил пальцем присутствующим и обвинял их во всех военных неудачах. Единственным, кто выразил протест, был Борман. Офицеры удивились, но слова Бормана прозвучали не столько в защиту высшего генералитета, сколько для того, чтобы успокоить Гитлера.

Фюрер еще что-то сказал о Штейнере и бессильно опустился в кресло. В отчаянии он произнес, что война проиграна, затем дрожащим голосом добавил, что третий рейх потерпел крах и теперь ему остается только умереть. Лицо Гитлера превратилось в белое полотно, а тело задергалось в конвульсиях, словно его хватил сильнейший удар.

Вдруг он затих. Его челюсть отвисла, он смотрел перед собой невидящим взором. Это встревожило присутствующих даже больше, чем проявление гнева фюрера. Проходили минуты - никто потом не мог вспомнить, сколько прошло времени. Наконец лицо Гитлера приобрело более-менее здоровый цвет, и он стал подавать признаки жизни. Борман, Кейтель и Бургдорф умоляли его не терять веры. Если она будет потеряна, то все будет кончено. Они стали настаивать на том, чтобы фюрер немедленно уехал в Берхтесгаден, но тот лишь отрицательно покачал головой и неживым, усталым голосом сообщил, что бункера не покинет. Если они хотят уйти, то могут это сделать, но он собирается закончить свою жизнь в столице Германии. Фюрер позвал Геббельса.

Все, кто находился в приемной, слышали практически все. Фегелейн схватил телефонную трубку и рассказал Гиммлеру обо всем, что произошло. Потрясенный рейхсфюрер позвонил Гитлеру и попросил его не терять надежды, пообещав немедленно прислать войска СС.

- Все в Берлине сошли с ума, - сказал он генерал-лейтенанту Готтлобу Бергеру, начальнику главного управления СС.

Для Бергера, который ни на секунду не сомневался в великих целях национал-социализма, существовало только одно решение.

- Вы должны немедленно ехать в Берлин, господин рейхсфюрер, - и, разумеется, взять с собой батальон сопровождения. Мы не имеем права держать здесь батальон, в то время как фюрер собирается остаться в рейхсканцелярии.

Когда Гиммлер не отреагировал, Бергер с презрением бросил:

- Что ж, тогда я поеду в Берлин, и ваш долг - также поехать со мной.

Гиммлер снова позвонил в бункер и стал повторно просить фюрера уехать - напрасно. Фегелейн поднял трубку и попросил своего шефа приехать и просить фюрера лично. Спор продолжался до тех пор, пока Гиммлер не согласился встретиться с Фегелейном в Науэне, городке, расположенном к западу от Берлина - в середине одного-единственного коридора, по которому еще можно было выехать из Берлина.

Гиммлер ожидал Фегелейна в условленном месте встречи вместе с доктором Гебхардтом, которого Гиммлер совсем недавно назначил новым президентом немецкого Красного Креста, после самоубийства профессора Гравица. Через два часа Гебхардт предложил поехать к Гитлеру сам.

Гиммлер с готовностью согласился. Для него было облегчением не ждать больше Фегелейна и уехать к себе в штаб. Он убедительно просил Гебхардта заверить Гитлера в том, что батальон сопровождения фюрера готов защищать рейхсканцелярию до конца. После короткого разговора Гиммлер отправился в северном направлении.

Геббельс все еще находился дома, когда до него дошла весть о припадке Гитлера. Ему сообщили, что фюрер хочет немедленно его видеть. Катастрофическая новость, вероятно, стала для него сильнейшим ударом. Геббельс уже собирался уезжать, когда ему сказали, что фюрер хочет также видеть Магду и детей. Было около пяти часов, когда фрау Геббельс спокойно сказала няньке, чтобы та одела детей для встречи с Гитлером. Дети обрадовались и гадали, даст ли им дядя Адольф шоколад и пирожных. Мать догадалась, что, возможно, они поедут на встречу со смертью. Она натянуто улыбнулась и сказала:

- Вы можете взять с собой по одной игрушке, но не больше.

Семья поехала в бункер на двух машинах. Геббельс хранил спокойствие, но Магда и дети к этому моменту плакали.

Семью разместили в четырех крохотных комнатах, недалеко от апартаментов Гитлера. После этого Геббельс и его жена пошли на встречу. Геббельс заявил, что по примеру фюрера останется в бункере и покончит жизнь самоубийством. Магда тоже была готова пойти на самоубийство, и от этого ее не смог бы отговорить даже Гитлер. Она также настаивала на том, чтобы и шесть детей ушли из жизни вместе с ними. Кейтель наконец освободил зал заседаний для того, чтобы поговорить с Гитлером наедине. Он хотел убедить его поехать в Берхтесгаден той же ночью, а оттуда начать переговоры о перемирии. Как и прежде, едва фельдмаршал произнес несколько слов, как Гитлер тут же перебил его.

- Я уже догадываюсь, что вы собираетесь сказать: "Нужно немедленно принять решение!". - Гитлер перешел на повышенный тон. - Я уже принял решение. Я никогда не уеду из Берлина - я буду защищать его до последнего дыхания!

Кейтель назвал все это "безумием" и чувствовал необходимость "потребовать" от фюрера немедленно лететь в Берхтесгаден, откуда он смог бы руководить рейхом и вооруженными силами. В Берлине это было невозможно, поскольку связь могла быть нарушена в любой момент.