Яльмар Шахт - Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948

В ноябре 1942 года — очевидно, из-за недосмотра в Имперской канцелярии — мне в руки попал проект указа о привлечении учащихся старших классов средних школ к защите аэродромов и объектов противовоздушной обороны. Этот промах дал мне великолепную возможность снова выразить свои взгляды на политическую ситуацию. Это случилось, когда вокруг Сталинграда происходили ожесточенные бои, которые пока еще не принесли Гитлеру тех катастрофических результатов, которые последовали через несколько недель. Я послал Герману Герингу, который издал проект приказа, следующее письмо:

«Дорогой фельдмаршал!

Через Имперскую канцелярию я ознакомился с вашим проектом приказа, касающегося привлечения пятнадцатилетних школьников на военную службу. С конца 1937 года, как вы знаете, я был министром только номинально, без официальной сферы деятельности. С 1938 года не было никаких заседаний кабинета министров. Меня никогда не приглашали присутствовать на министерских дискуссиях. Я живу в стране в полной изоляции. Несколько месяцев назад мне запретили слушать зарубежные радиопередачи, так что единственным источником информации по военной, экономической и политической ситуации является для меня то, что доступно каждому дискриминируемому немцу, численность которых среди так называемых масс не следует недооценивать. Я не являюсь членом Национального совета обороны и не имею никакого отношения к разработке проекта приказа. Хотя, следовательно, я могу снять с себя малейшую долю ответственности, моя совесть и желание испробовать все возможности побуждают меня написать вам эти строки.

Предварительно могу констатировать, что с самого начала мое отношение к тем, кто занимает ответственные посты, заключалось в том, что с экономической точки зрения мы не оснащены в достаточной степени для продолжительной войны. То же, что война будет долгой, было очевидно всякому, кто знаком с англосаксонским менталитетом, после того, как Британия заявила о своей решимости рассматривать нападение Германии на Польшу как повод к войне. Ранее, в 1940 году, я предложил фюреру поехать в Соединенные Штаты с целью ослабить американскую военную помощь Британии и по возможности воспрепятствовать более широкому вовлечению Америки в войну. Министр иностранных дел отклонил это предложение, к которому фюрер отнесся положительно. Я снова поднял этот вопрос перед фюрером осенью 1941 года, когда мы достигли наивысших успехов, но безрезультатно.

С военной точки зрения, возможно, и надо призывать на службу пятнадцатилетних юнцов, но это подорвет веру немецкого народа в победу. Факты в том обличье, в каком их видят немцы, состоят в следующем:

1) Первоначальные расчеты на блицкриг не оправдались.

2) Обещанное быстрое подавление Британии посредством люфтваффе не осуществилось.

3) Прогнозы о том, что Германия будет защищена от авиационных налетов противника, не оправдались.

4) Постоянные заверения, что вооруженное сопротивление России окончательно сломлено, не подкреплены фактами.

5) Наоборот, поставки России от западных союзников и ее резервы в живой силе привели к мощным контратакам на Восточном фронте.

6) Несмотря на неоднократные усилия, первоначально победоносное наступление на Египет пока терпит провал.

7) Высадка союзников на западе и севере Африки, которая объявлялась невозможной, тем не менее состоялась.

8) Привлечение чрезвычайно большого числа десантных судов, необходимых для высадки, показало, что наших подводных лодок, несмотря на их значительные успехи, не хватает для пресечения такой операции.

Прибавьте к этому уменьшение персонала государственных учреждений, сокращение средств транспорта, военных материалов и рабочей силы, которые очевидны для каждого немца. Привлечение пятнадцатилетних школьников, скорее всего, усилит сомнения по поводу благоприятного исхода этой войны».

Письмо было громко зачитано скамье подсудимых американским главным обвинителем в Нюрнберге. Из его манеры чтения я был вынужден сделать вывод, что обвинитель ранее не смог прочесть письмо до конца либо достаточно внимательно, ибо оно полностью меня реабилитировало. В конце он не удержался от замечания: «Это очень хорошее письмо».

Это действительно хорошее письмо. Но оно было также весьма опасным для меня. Прошло семь недель, прежде чем последовала на него реакция властей. 21 января 1943 года Ламмерс послал одного из глав отделов канцелярии, который вручил мне извещение о снятии меня Гитлером с должности министра без портфеля. Оно сопровождалось письмом самого главы канцелярии:

«Ввиду вашего общего отношения к нынешней мужественной борьбе немецкого народа фюрер решил прежде всего сместить вас с поста министра рейха».

То, что за этим увольнением вскоре последуют другие акции, я понял из слов «прежде всего». Мне не пришлось их долго ждать. Следующий шаг принял вид письма Геринга:

«В ответ на ваше пораженческое письмо, рассчитанное на подрыв воли немецкого народа к сопротивлению, я исключаю вас из Государственного совета Пруссии. Геринг, маршал Великого рейха».

Я не мог не улыбнуться, прочитав это письмо. Государственный совет Пруссии никогда не играл сколько-нибудь значительной роли. В последние полдесятка лет он не созывался. Исключение из этого органа, следовательно, не представляло очень уж тяжелого наказания. Забавнее всего, однако, было то, что мое конфиденциальное письмо Герингу подрывало волю к сопротивлению немецкого народа.

Дальнейшим развитием событий было то, что я получил письмо за подписью Мартина Бормана, обязывающее меня от имени фюрера вернуть почетную партийную золотую эмблему, которая вручалась 30 января 1937 года всем министрам, включая меня, в связи с четырехлетием существования правительства Гитлера. Я с особым удовольствием выполнил это требование.

Но следовало ожидать продолжения, и я постарался предупредить последствия как можно быстрее и основательнее. Отпраздновав свой день рождения 22 января в загородном доме, на следующий день я сразу же поехал в свою берлинскую резиденцию и заметил, что улица находится под наблюдением сотрудников гестапо, которые, по своей легко узнаваемой привычке, дефилировали рядом с моим домом с видом обычных прохожих.

Оттуда я поехал в дом племянника на Шлахтензее и по дороге понял, что за мной следует машина с сотрудниками гестапо.

Вернувшись в Берлин, все еще преследуемый гестаповцами, я как можно быстрее упаковал необходимые принадлежности в два чемодана и поехал через Шпандау в свой загородный дом. Неподалеку от Шпандау гестаповцы, видимо, поняли мои намерения и прекратили дальнейшее преследование. То, что последующие несколько месяцев я не покидал своего поместья, вероятно, побудило гестапо воздерживаться от явных попыток досадить мне. Разумеется, моя почта просматривалась, а телефон прослушивался.