Маргарита Имшенецкая - Забытая сказка

Боже мой, неужели средневековье Великого Пана человечество еще не изжило? Тогда человек находился во власти демонов, духов природы и стихийных сил, но ведь это было в мире дохристианском. Христианство впервые и окончательно открыло миру начало и понятие духовной свободы. И в то же время в наш XX век еще существуют одержимые, сатанисты, черная магия, а наш мужичок верит в домового, который по ночам плетет косы из гривы его лошади.

Значит, пять минут тому назад я была во власти… Но кого? Демонов? Духов природы или стихийных сил? Что же это было? Извне или внутри меня? Неужели я таю, и во мне живет наследие прошлого, эти глубочайшие сокровенные пласты скрытой таинственной жизни? То, что я пережила несколько минут тому назад, было форменное нападение. Предположим, назовем темные силы, которые к моему страстному желанию видеть Диму подбрасывали горючее, взрывчатое топливо, которое и довело меня до исступления. Я не берусь дать название этому овладению человеческой душой, оно ужасно, оно страшно! Господь дал людям молитву, и вот слова защиты в ней: «Не введи нас во искушение, но избави от лукавого». Ребенком с няней Карповной я читала эту молитву утром и вечером. А теперь? Когда я ее читала? Когда? И помню ли я ее также твердо, как тогда? Я всеми силами стала припоминать порядок слов молитвы. Подсознательное все сохранило, я все припомнила.

Мысли переключились, перелетели, развернулись. Вот няня, милая моя старушка… Как любила меня… Как сокрушали тебя «великие грехи» моих детских проказ… Помню, помню, как с глазами, полными слез, и с отчаянием, однажды ты воскликнула: «Нет в тебе страха Божия! Горе мне, бесталанной… Не сумела обучить». Вот комната моя с большими окнами в сад. Вот Сэр, мой верный товарищ по дурке, как говаривала няня Карповна. Бедный пес, он трагично кончил… Зарыт в саду. Дальше, дальше. Не хочу вспоминать. Скрипка. Десять лет дисциплинарного отбывания. О, как давно, давно это было. Отец, Николай Николаевич… Если бы один из них был жив, встретила ли бы я Диму? Была ли бы я такой вольной птицей, как сейчас? А Урал? А мой домик в лесу? Существовали ли бы? Каковы были бы рамки моей жизни? Все ушло, все прошлое, сон. Настоящее — школа. Будущее — тайна. Так я думала, так воспринимала жизнь.

Однако я замерзла, но совершенно успокоилась, взвинченное состояние, нетерпение, все нелепости, очевидно, также замерзли. Скорее в дом, в тепло. Я была уже у входных дверей, но уши еще и еще цеплялись за малейший звук. Открывая дверь, вдруг ясно услышала, сани въехали на мостик, в сорока шагах от дома, через бурную весной речушку Северку. Глаза, привыкшие к темноте ночи, видели приближающийся возок. Вот он уже у дома. Остановился, разговаривают. Кто может быть? Их двое. Это приехал Макар за сеном, мамин кучер. Кто-то выходит из саней… Ничего не понимаю. Скинул верхнюю доху и…

— Дима! — крикнула я.

— Дима, — крикнул лес.

— О-го-го! — ответил Дима.

— О-го-го, — рассыпалось по лесу. Еще мгновение, он крепко обнял меня.

— Сестреночка, — тихо-тихо услышала я над своим ухом. Мы вошли в дом.

Два месяца, которые прожил у меня Дима, для нас обоих были тем даром в жизни, который я из своего наблюдения, опыта теперь уже уходящего человека, скажу, отпускается не каждому. Мы сбросили с себя годы. Я походила на девушку, только что окончившую гимназию, а Дима — на студента первого курса. Мы были оба чисты, юны, радостны. За два месяца в наших отношениях не было ни одного ветреного, холодного, дождливого, осеннего или зимнего морозного, леденящего дня, но и зноя тоже не было. Как видите, на нашу счастливую долю досталась весна. Весна чудесная, благоухающая, все с новыми и новыми щедротами, красотами радующая.

Что касается зова пола, полового подбора, половой зрелости и в этом роде, Вы, конечно, мне не поверите, если я скажу Вам, что этого не было. И Вы имеете полное право не поверить и счесть нас за физических уродов, уверяю Вас, что тяготение друг к другу было, но оно не доминировало, не было первенствующим. По обоюдному молчаливому соглашению, по внутреннему голоду по красоте, теплу, ласке душевной, все остальное было оставлено на после, но тянуло нас друг к другу до невероятности. Нам все еще казалось, что мы не все рассказали, не всем поделились. Что-то очень важное, глубоко внутри нас запрятанное, готовое на подвиг, на любое испытание, на мученичество, хотя и было еще не сказано, не отдано, но каждый из нас чувствовал, что ни вьюга, ни зной этой жизни, ни чуждое влияние, ни разлука, ни болезнь, ни ушедшая молодость нашего обоюдного огонька тепла не потушат. Не помню, читала ли я, или кто-то мне рассказал следующую интересную легенду. Взял Господь корзину с яблоками, разрезал каждое пополам, смешал и рассыпал по миру, сказав: «Каждый, нашедший свою половину, счастлив будет». Вот мы и были то заветное яблочко, не сдружились, а слились, срослись в одну душу. Походили в этот самый счастливый момент нашей жизни на школьников, приехавших на рождественские каникулы домой, и нам сопутствовала во всем и везде радость, та радость, которая свойственна только молодой весне юных лет и истинной любви.

А теперь боюсь, да не покажется Вам скучным, но не могу не поводить Вас по домику в лесу, как я его называла. На самом же деле эта был очень большой, далеко не казарменного вида дом из одиннадцати комнат внизу, не считая всех удобств (ванну, уборной, кухни, двух комнат для прислуги) и еще двух комнат вверху над всем залом (моя летняя резиденция). Прилагаю план, по которому мне легче рассказать, а Вам, может быть, будет понятнее его себе представить.

Представьте себе большой прямоугольник — зал. К нему примыкает с юга столовая полукруг, окна в некрупную сетку, от потолка до полу отделяются друг от друга колоннами. Мебель: стол, стулья с высокими спинками, буфеты, закусочный стол. Стены все — светлый клен, цвета слоновой кости. Сиденья стульев обтянуты гобеленами, мягких, пастельных тонов, ручной работы моей матери и Елизаветы Николаевны мне в подарок на новоселье. Затем комната, противоположная столовой, северная сторона дома, это библиотека, также полукруглая, также окна в сетку с потолка, не доходя до пола полтора аршина. Вместо колонн узкие шкафы до полу для книг отделяют окно от окна. С западной стороны примыкает к залу вестибюль, грандиозное окно во всю стену, в крупную сетку, но не доходит до полу без четверти два аршина с расчетом, что эту высоту занимает огромный мягкий диван во всю ширину окна с боковыми столиками, на которых: лампы, книги и, при желании, стакан чая или чашечка душистого кофе. Этот диван вмещал всех моих столичных гостей и был прозван ковчегом. Слева из вестибюля вела лестница ко мне наверх, а справой стороны был главный вход в дом. Против ковчега в зале был большой камин. Зал и вестибюль были светлого дуба. Мебель зала была обтянута золотистым тяжелым штофом. Посередине стоял чудесный рояль Беккера, привезенный мною из отцовского дома, так же как и библиотека. В самом зале не было ни одного окна, но в нем даже в серый дождливый день не было темно. Столовая, библиотека, вестибюль своими огромными окнами, через широчайшие двери, заливали светом зал.