Борис Никитин - Роковые годы

В начале августа ко мне является бывший сослуживец, способный, лучший, незаменимый секретный сотрудник Петроградской контрразведки Я-н, тот самый, который ходил на Суменсон, а вообще получал самые трудные задания и их распутывал [120] Мой предшественник полковник Якубов должен знать этого агента: Я-н из его состава контрразведки. . Он просит его перевести в Главное управление Генерального штаба. Я категорически отказываюсь, так как не могу себе представить, как может без него обойтись контрразведка.

После ухода следователя В. ее начальником был назначен Миронов, доверенный Керенского, чем осуществилось заветное желание Керенского, о котором мне много раз говорил, смеясь, Балабин [121] См. гл. «Петроградская трясина». Было время, когда Керенский хотел подчинить меня Миронову, но Балабин заявил, что между мной и им никого не допустит. .

Я-н сильно нервничает. Выслушав мой отказ, он говорит, что в таком случае просто оставит этого рода деятельность, которой в новой обстановке заниматься не может [122] Не знаю, ушел ли он в действительности. .

— Так я вам скажу, и вы сами увидите, в какую историю я сейчас влечу. Вчера Миронов приказал мне познакомиться с Милюковым и Родзянко и взять их во «внутреннюю обработку».

Да, действительно, в этой истории, куда он собирается «лететь», бесконечно далеко от преследования шпионов и борьбы с большевиками. Можно не соглашаться с политическими убеждениями этих двух людей, но тратить на них и без того небольшие силы, лучшие силы, направленные против большевиков, значит — не отдавать себе отчета в том, что происходит кругом. Захватив организацию, созданную кое-как, с большим трудом, принялись ее разрушать и переделывать в орган борьбы с контрреволюцией, который за полгода не сумели построить, несмотря на все старания Совета.

Пусть так, но кто же займется немцами и большевиками? На Московском Государственном совещании 13 августа, как ни высчитывалось заранее и большинство, и меньшинство, Россия все же многое узнала из того, что происходит на петроградском плацдарме. Узнала многое, хотя далеко не все; а замкнутый круг лиц, взявших на себя ответственность перед страной, ясно увидел, правда, еще издалека, волну возмущения, которая не преминет его смыть, когда докатится. Но у страха глаза велики. Угроза показалась многим гораздо ближе, чем была на самом деле. По опыту июльских дней они вернулись к методу арестов вправо, наудачу.

22 августа утром открываю газету и не могу опамятоваться: Главнокомандующий арестовал Великого Князя Михаила Александровича [123] Всего два дня тому назад я был у Великого Князя в Гатчине (см. гл. «Светлой памяти Великого Князя Михаила Александровича»). .

Спешу в Штаб округа, к Главнокомандующему.

— Вашим именем арестован Великий Князь. Да ведь он рыцарь, выше всех подозрений! Как допустили вы подобную несправедливость?!

— Вот так, — прерывает меня Васильковский, — как вы, именно вы, могли подумать, что я замешан в эту историю?! Ведь вы же хорошо знаете, что такие аресты происходят без моего ведома. Я сам узнал об этом сейчас, из газет, и возмущен не меньше вашего. Здесь решительно все идет мимо меня.

— Но как же вы можете мириться, что вашим именем проделываются такие вещи? Уйдите!

— Именно сегодня я и решил уйти.

В Штабе округа старые сослуживцы обступили меня — перебивая друг друга, они спешат поделиться своими маленькими, иногда характерными впечатлениями.

Начальник строевого отделения не может успокоиться, прежде чем не расскажет о новом, неприятном для него происшествии с Нахамкесом.

— Как, опять Нахамкес! Все он же. Но ведь это так старо! Никуда от него не денешься!

— Да вы послушайте. Мы выдаем пропуска на выезд в Финляндию. Очередь, как всегда, занимает всю лестницу и кончается на тротуаре. Является Нахамкес, не желает ждать, требует выдать пропуск ему первому. Публика возмущается, волнуется. Я его — в очередь, а Нахамкес — обратно. Я опять, а он — назад, и так несколько раз, пока я не сказал, что он такой же, как и все другие. Нахамкес грозит начальником Штаба, уходит и действительно приводит Багратуни, который приказывает выдать разрешение на выезд немедленно. Ну, думаю, хорошо, я ж тебе устрою пропуск! Выписываем ему фамилию Нахамкеса. Он вскипел, кричит: «Не Нахамкес, а Стеклов!» Я кричу: «Не Стеклов, а Нахамкес! Никакого Стеклова не знаю, а следую точным указаниям документов!» Он опять к Багратуни, снова его приводит, после чего получает свой билет под псевдонимом.

По-видимому, Багратуни еще разбирается… В наше время Нахамкес попал в Штаб всего один раз и не гулял так свободно по комнатам…

Ординарец начальника Штаба — штабс-ротмистр Гончаров, наш старый офицер — сильно взволнован. Он говорит, что всю ночь дежурил при Багратуни и сам хотел, как раз сегодня утром, прийти посоветоваться со мной, что ему делать. Всю ночь при нем обсуждался план новых репрессий. Решено, что Савинков и Миронов едут сегодня в Ставку арестовать Лигу офицеров [124] Я не состоял членом этой Лиги. . Вот это очень серьезный шаг, который может вызвать оглушительные на всем фронте последствия. В порядке растерянности, обвиняя офицеров в контрреволюции, они могут одним махом порвать последние связи офицера с солдатом…

В своих воспоминаниях, на странице 19, Савинков пишет, что по поручению Керенского должен был просить Корнилова только о переводе правления Лиги офицеров из Ставки [125] Савинков Б. К делу Корнилова, 1919. . Но дальше, на странице 21, у него самого вырывается вдруг такая фраза: «Просьбу эту ген. Корнилов уважил без возражений, прибавив, что если в Ставке есть заговорщики, то он арестует их своею властью». Слова самого Верховного Главнокомандующего, что он арестует «своею властью», наводят на мысль, что в разговоре с ним Савинкова шла речь об аресте и по инициативе какой-то другой власти. Но для меня эта фраза не представляет загадки, так как более точное сообщение Гончарова, как увидим ниже, подтвердилось тогда же совсем иным и случайным путем.

— Но как же, — спрашиваю я Гончарова, — они могут это проделать в Ставке? Какими силами?

— Вопрос уже обсуждался, — через могилевский Совет солдатских и рабочих депутатов.

Только этого не хватало! Разводить из Петрограда междоусобие в Ставке!

Решение мое принято немедленно: еду в Могилев, предупрежу Лигу, буду просить Корнилова заявить протест Армии на арест Великого Князя. Наконец, узнаю, где же мой Штаб

Кавказской Туземной конной дивизии. Только надо очень торопиться, чтобы поспеть вовремя.

Как раз накануне Половцов просил меня устроить ему на сегодня два места в поезде: он едет в Ставку выяснить вопрос о своем назначении.