Владимир Архангельский - Ногин

Вы пишете, что «фабричные только тогда хороши, когда им что-нибудь делаешь», и что «они ничего не понимают».

А фабриканты, что же, такие уж благодетели, что хоть ничего не делай, а они будут благодарны?! И они будто понимают, что рабочие последние силы теряют и получают лишь гроши? Да хоть умри на работе — они не поймут! И «оценят» лишь за то, что будешь молчать, когда они две шкуры будут драть! Недаром они и говорят, что дураки им полезны, а умные — вредны… Народ наш забит совсем, стал бессловесный. И хорош буду я, видя все это, и не помогая товарищам, и позволю сесть себе на шею каким-нибудь негодяям-тунеядцам, проживающим деньги, добытые руками рабочих? Нет, так я не хочу и не могу, а, сколько хватит сил, постараюсь отстаивать свои права!»

Варвара Ивановна переполошилась, когда Виктор попросил ее сообщить, сколько денег у него в сберегательной книжке. Сам он никогда не глядел на окружающий мир через полушку, как это делал его покойный отец, и, конечно, не знал, какая сумма скопилась у него за время работы и у Морозова и у Паля.

14 сентября он писал маме: «По новым правилам сегодня полагается работать, но рабочие опять не пошли. Вы спрашиваете, мама, зачем мне знать, сколько у меня денег? Я вам писал, что у меня есть планы. Один из этих планов — поехать за границу… Сейчас я решил действовать в старом же духе и фронта не переменять…»

Этим «фронтом» была новая стачка в день воздвиженья, занятия с кружком до первых петухов и чтение второго тома «Капитала», который приобрел ему брат Павел в московском магазине «Труд».

Павел переменился за эти годы так, что стал получать от Виктора весьма лестные характеристики. Он дважды побывал в Питере и хотя не вдруг понял, чем озабочен Виктор, но проникся уважением к его интересам. В письмах Павла начали появляться рассуждения о делах, которые волновали тогда мир: о приезде Фритьофа Нансена в Москву, о скандальном деле Дрейфуса и об оголтелом нажиме США на Кубу. Он занимался теперь в школе приказчиков, стремился повидать Станиславского в пьесах молодого и прогрессивного Литературно-художественного кружка, шумно заявившего о себе на московских подмостках, не пропускал публичных лекций видных профессоров по искусству, политической экономии, природоведению и анатомии. Были у него основания гордиться питерским братом, сумевшим подчинить свою жизнь опасной и благородной борьбе фабричных за право жить по-людски. Он понимал, что все это может довести и до тюрьмы. Но молодое поколение не знает страха и не боится упреков обывателя. Это обывателю суждено видеть не дальше своего носа и отдать богу душу в привычной заспанной постели, на мягкой пуховой перине, под заунывное и гнусавое бормотание попа с кадилом и дьячка с затрепанным псалтырем!

— Ты, Виктор, того… — прощался Павел в последнюю встречу. — Береги себя, голову под удар не ставь. А уж коли тюрьма на роду написана, во мне-то не сомневайся: я тебя не оставлю.

— Вон ты какой? Да ты мне нравишься, Пал Палыч! Выдавить такое признание из морозовского приказчика — это уже победа! Только не хорони меня, друг, дай руку! — Пожалуй, именно в этот день Виктору и полюбился старший брат, которого он долго считал почти чужим…

После воздвиженской стачки, также начатой красильщиками, директор Шабловский пристроил к Виктору нового филера. Назойливый тип, одетый под мастерового, каждую минуту лез на глаза: провожал своего подопечного до ворот фабрики на рассвете, толкался среди фабричных у проходной будки, когда кончалась смена, и неусыпно наблюдал за домом № 51 по Шлиссельбургскому тракту, пока в комнате у Виктора не погасал свет.

В середине сентября Николай Калабин встретился с Ногиным в обеденный перерыв. Они побродили вдоль корпусов фабрики, сели на тюк товара в дальнем углу обширного двора.

— Тебе надо уходить отсюда, — глухо сказал Калабин, — не такой ты человек, чтоб пропасть ни за грош. А насчет работы не сомневайся. Я уже говорил с Ольгой Аполлоновной. Она и Андропов похлопочут о тебе. Думается, есть у них хорошая зацепка на заводе Семянникова. И будешь ты рядом с нами.

Уход Виктора с фабрики Паля приобрел скандальный характер. Об этом он сообщал в Москву

18 сентября 1898 года:

«Милые мама и брат Паша! Мое терпение лопнуло, и я вчера ушел в 3 часа дня из фабрики.

Это было так. Шабловский сказал мне, чтоб я послал одного человека работать в ночь. Но, во-первых, по условиям техническим это невозможно, а во-вторых, человек уже проработал день, и он не может работать ночью. Поэтому я велел красильщику остаться дома на другой день и выйти на работу в следующую ночь, тем более что Шабловский точно не обозначил, когда нужно посылать.

Когда я увидел Шабловского, он спросил:

— Кого вы послали?

Я ответил, что еще не посылал, а пошлю завтра, и добавил:

— Думаю, что человек, отработав день, не может работать ночь.

— Ах, вы все «думаете»? Пора бы и перестать!

Я ответил, что это касается только лично меня и думать он мне не запретит.

— Нет! Если хотите служить, то не думайте, а исполняйте, что приказывают! Иначе убирайтесь на…! — И, толкнув меня, стал ругаться по-площадному и велел, чтобы я сейчас же послал того человека работать в ночь.

Хорошо уже не помню, что я тут сказал ему. Помню лишь, что сказал немного погодя:

— Я уйду домой, — оделся и ушел на квартиру.

Сегодня я объяснялся с хозяевами. Они сказали, что Шабловский нанял меня, он же со мной и будет объясняться.

Тогда я пошел к Шабловскому и заявил ему расчет. Он сказал, чтобы я пришел после обеда, так как ему «некогда» (11 час. 15 мин.).

При разговоре с Шабловским я ему высказал все. А он мне предлагал выдать жалование за две недели, если я дам ему списать мою рецептную книжку. Я отказался и в 5 час. получил расчет (5 час. 30 мин. вечера).

Так как мне обещали выдать аттестат через час после расчета, то в 6 час. я пошел в контору. Конторщик сказал мне, что Шабловский не велел писать удостоверение. Тогда я отправился сам к нему и спросил:

— Почему не дают?

Он ответил, что даст тогда, когда я отдам рецептную книжку. Я сказал, что книжка — моя собственность и аттестат — тоже, и он не имеет права присваивать чужую собственность, и что я буду жаловаться фабричному инспектору. Он ответил;

— Пожалуйста!

Тогда я сказал ему, что такой низости не ожидал от него.

— Слушайте, слушайте! Вы в морду получите! — позеленел от злости Шабловский.

— Да, от такого господина, как вы, всего можно ждать! — ответил я (7 час. вечера).

19-е. Сегодня утром был у К. Я. Паля и рассказал ему, почему мне не дают удостоверение. Он ответил: «Это, наверное, недоразумение», — и обещал распорядиться, чтобы выдали. Если в понедельник не выдадут, то пойду к инспектору».