Владимир Архангельский - Ногин

Речь Макара всколыхнула и ремесленников и приказчиков и едва ли не стоила ему ареста…

К новому, 1907 году «левые» теории Шанцера и Вольского заглохли. Московский комитет РСДРП считал достойной себя деятельность в профсоюзах, но никогда не ставил ее выше работы в партии. Ногин записал в своих воспоминаниях: «Основная позиция большевиков во взгляде на профсоюзы зародилась в московской организации и была подтверждена практикой Москвы. Очень скоро наши петербургские товарищи вступили на этот же путь».

В феврале 1907 года Владимир Ильич вызвал на совещание в Куоккалу представителей МК. Поехали Дубровинский, Ногин и Покровский. Одновременно прибыли товарищи из Санкт-Петербурга, из центрального промышленного района и от редакции газеты «Пролетарий». Это была трехдневная «репетиция» большевиков перед V съездом. Ильич предложил проекты резолюций. Они были приняты. Один лишь Алексей Рыков пытался говорить, что нельзя рассчитывать на оживление работы в массах, так как революция кончилась. Но получил резкий отпор.

Виктор Ногин заявил категорически:

— Говорить о каком-то упадке в настроении рабочего класса, ставить крест вообще над русской революцией на многие годы нельзя, нужно использовать всякую вспышку и попытаться удержать революционную волну на возможно большей высоте, необходимо прекратить всякие разговоры о том, что революция кончилась!.. Надо переменить наш взгляд на профсоюзы! Они — наша трибуна, Владимир Ильич, они — школа социализма. Вы убедитесь в этом, когда покажут себя московские текстильщики нынешним летом!

Ленин согласился включить в повестку дня съезда вопрос о профсоюзах.

— Но я прошу товарищей москвичей встретиться со мной еще раз, когда кончится совещание.

Ильич жил на даче «Ваза», которую снимал у шведа его старый друг — врач, большевик Гавриил Давидович Лейтейзен (Линдов). Так необычно называлась дача по той причине, что над ее входными воротами красовался деревянный барельеф вазы. А если вдуматься поглубже, так эта «Ваза» появилась лишь потому, что хозяин дачи назвал ее в честь шведской династии Вазов.

Домик был с мезонином, вернее — с башенкой, и с летней верандой, рассвеченной разноцветными стеклами. Ленин и Крупская жили внизу. Их комнаты разделял коридорчик, где всегда навалом висели чьи-то пальто. На втором этаже помешался Александр Богданов, а с ним еще человека четыре.

Заседания проходили в комнате у Ильича. Просторная и почти пустая — в ней была лишь простая железная кровать, два стула и небольшой столик в простенке, — она заполнялась толпой делегатов, которые рассаживались на табуретах и садовых скамейках.

А в день отъезда Виктора, когда он пришел к Ильичу с Покровским и Дубровинским, комната была необычно пуста. Подступал зимний вечер, одна стена была ярко освещена солнцем и искрящимся снегом. Топилась печь, похожая на камин, и Владимир Ильич сидел возле дверцы и помешивал поленья короткой кочергой.

Два собеседника были ему близки давно — Макар и Иннокентий. Михаила Покровского он знал меньше. Но ему нравился этот приват-доцент за крепкую историческую аргументацию, с которой он выступал и а собраниях по выборам в Думу и ловко разделывал московского меньшевика Череванина и кадета Кизеветтера.

Видимо, Ильич успел обдумать тему, волновавшую Виктора Ногина, хотя все утро у него заседали депутаты II Думы — большевики.

— Ваш вопрос, товарищ Макар, на Четвертом съезде решался теоретически, — сказал Ленин. — Тогда у нас не было опыта. Но мы призвали эсдеков поддерживать стремление рабочих к профессиональной организации и содействовать образованию беспартийных союзов. Правда, мотивы такого решения не были указаны. И получилось, будто съезд высказался за нейтральность профсоюзов и против партийности их на все времена.

— Но смотреть так сейчас — значит давать козырь меньшевикам, — заметил Иннокентий. — А союзов создано уже полтысячи.

— Понимаю, — Ленин задумался, поправил дрова в печке. — Однако был пункт и о том, что членам партии следует вступать в профсоюзы, работать там, связывать их с партией и собирать под знамя социал-демократии.

— Это очень общая формулировка, Владимир Ильич. А сейчас обстановка такая, что союзы легко подчинить нашему идейному руководству. Так и надо ориентировать партию, — сказал Покровский.

Ленин вздохнул;

— Когда пересматриваешь позицию, надо думать и думать, дорогой Михаил Николаевич! Помните, стал я призывать на выборы во вторую Думу, да еще в союзе с левым блоком, и окрестили меня диссидентом. Так и говорят, канальи: «Ленин отныне не чистый большевик, а человек иной веры!» И какое слово подобрали — дис-си-дент!

— Латинисты, мастера на всякие клички, — улыбнулся Иннокентий. — А Ногин прав, Владимир Ильич. Пусть он и набросает проект резолюции. Жаль, нет Ивана Бабушкина, он поддержал бы нас.

Глаза у Ленина сузились, как у старого киргиза:

— А где Иван Васильевич? Уже больше года о нем нет известий.

Дубровинский, Ногин и Покровский переглянулись с недоумением: это был первый случай, когда Ильич не знал о судьбе товарища и друга.

— Он уехал в ссылку три года назад, писал из Верхоянска, в пятом году его видели в Чите. Надя! — крикнул Владимир Ильич. — Кстати, ничего нет о Бабушкине?

Вошла Надежда Константиновна.

— Я запрашивала повсюду, но никто ничего не знает. Остался лишь департамент полиции, но туда нам писать не положено.

— Боюсь, что беда! Непоправимая беда, горе! — грустно сказал Ленин. Он прошелся по комнате, в раздумье постоял у окна. — Берегите себя, друзья! А Виктор Павлович пусть готовит резолюцию. Встретимся еще или здесь, или в Копенгагене.

По возвращении в Москву на конференции рабочих по металлу Макар сумел отстоять хорошее решение: «проводить классовую рабочую политику, резко противоположную политике всех партий, которые защищают интересы капитала».

Союз садовников, рабочие винных складов, портные и булочники проголосовали за признание руководства социал-демократов. Кадеты стали выпускать журнал «Приказчик», чтобы склонить на свою сторону конторщиков и торговых служащих. Макар наладил выпуск журнала «Жизнь приказчика». Он провел дискуссию с кадетами. На стороне поборников либеральной монархии остались лишь средние и обеспеченные слои служащих. А вся беднота, вся многочисленная родня Ваньки Жукова признала руководство большевиков.

Признали руководство эсдеков текстильщики. Настала пора думать об единой крупной забастовке. С этой мыслью и была созвана первая конференция текстильных рабочих центрального промышленного района.

Недели три ушло на поиски подходящего помещения: полиция всячески преследовала домохозяев, которые сдавали квартиры для профсоюзных собраний. По иронии судьбы помог случай. Московский градоначальник начал закрывать дома терпимости в районе Сретенки и Цветного бульвара. «Красных фонарей» развелось там такое множество, что порядочным женщинам было стыдно ходить или ездить по этим улицам поздним вечером. Неожиданно освободилось много квартир. Их, понятно, никто не хотел занимать из-за худой славы. Одну из квартир подобрал для себя союз портных. В ней и проходила конференция текстильщиков. Решение о подготовке к стачке было принято единодушно.