Альфред Штекли - Джордано Бруно

Заставляли публично виниться и того, кто нетвердо знал молитвы, и того, кто частенько навещал вдовушку, и того, кто искал в целебных источниках спасения от недуга, словно божья помощь менее действенна, чем горячие ключи!

Тех, кто не поддавался на увещательные речи, подвергали отлучению — впредь до раскаяния «исключали из среды христиан и оставляли во власти дьявола». Их не допускали к причастию. Никто не имел права с ними общаться. Наказание необходимо, дабы церковь не превратилась в сборище злодеев, развращающих праведников! Карали за все: за слово, сказанное пастору поперек, за танцы на свадьбе, за чтение запретных книжек, за божбу и ругань, за игру в кегли, за интерес к балаганам, за своевольно съеденные сладкие пирожки или гусиный паштет. Отлучали от церкви и выставляли на позор «обжор» и «расточителей», били плетьми и изгоняли из города прелюбодеев.

Все нельзя! Нельзя вести суетные разговоры, нельзя в мудрствованиях проявлять безбожное любопытство, искать истину за пределами катехизиса, нельзя жить по своему разумению! Все нельзя.

В лицемерии кальвинистская консистория не уступала трибуналам римской инквизиции. Она ограничивалась отлучением. Приговоры, обрекавшие людей на муки и смерть, выносила светская власть. Считалось, что церковь не проливает крови, а только перевоспитывает верующих.

Пятнадцать лет прошло после смерти Кальвина, но его доктрины и дела наложили на город неизгладимую печать. Женевцы сохраняли верность своему «протестантскому папе», этому архипеданту, великому вероучителю с натурой мелочного деспота, одержимого страстью определить каждому его место, все предусмотреть, расписать по чину, втиснуть в устав, все строжайше регламентировать — от первого крика новорожденного до последнего издыхания. Дать людям истинную веру — это значит наложить на них крепкую узду, создать строгую систему заповедей и ограничений.

Хороша же жизнь, когда людей лишают свободы воли и не оставляют им ничего кроме запретов да еще шаткой надежды на будущее блаженство! Кальвиновы порядки вызывали у Бруно отвращение. Ей-богу, ему больше по душе неаполитанские монахи, плуты и греховодники, чем эти постные лицемеры, засохшие от бесчисленных запретов!

В Женеве царила ветхозаветная свирепость. Лучше покарать нескольких невинных, чем оставить без., наказания одного виновного! Людей мучили и казнили без всякой жалости. Отцы города свято блюли завет Кальвина: «Разбойники не собираются вокруг виселиц!»

В начале августа 1579 года книжица Бруно, направленная против де ля Фе, была отпечатана. Ноланец, разумеется, ждал неприятностей. Ждал, что на его голову посыплется ругань, что школяры по чужому наущению станут чинить ему разные пакости или даже подстерегут где-нибудь в темном закоулке. Не исключено, что его выставят из академии. Но как сможет де ля Фе отмолчаться и избежать диспута?

Худшие предположения Бруно оказались слишком радужными. Стража попросту увела его в тюрьму.

Жан Бержон, арестованный вместе с Бруно, думал лишь о том, как бы побыстрей выпутаться из опасной истории. Похоже, что затея выйдет ему боком. Бержон не стал ничего утаивать. Это монах итальянец ввел его в заблуждение и уговорил печатать свою книжонку: в ней, мол, нет ничего предосудительного, одна философия. Печатник клялся, что никогда больше не повторит ошибки и без дозволения начальствующих лиц не издаст ни одной строки. Снизойдя к мольбам Бержон а и учитывая его стесненные денежные обстоятельства, члены магистрата ограничились штрафом в двадцать пять флоринов.

В тюрьму, чтобы допросить арестованного, явились несколько пасторов и Мишель Варро, секретарь, магистрата. Бруно крайне удивлен. Оказывается, его лишили свободы не по злостному навету, а лишь за то, что он осмелился обнародовать свои возражения де ля Фе! Но ведь все написанное им сущая правда: тот в одной лекции допустил двадцать грубейших ошибок! Выслушивать резоны Бруно не хотят. Кто он? Беглец, бывший монах, чужак. Напрасно он говорит, что сам прежде преподавал философию и богословие. Здесь, в Женеве, он записался как студент, но вместо того, чтобы старательно изучать доктрины святой реформации, пытался хитрыми софизмами охулить достойнейшего профессора!

Пасторы и секретарь совета в один голос называют напечатанную работу Бруно «клеветнической книжонкой». Они не желают вдаваться в подробности и разбирать суть его возражений. Прав, конечно, де ля Фе. Стало быть, всякий, кто выступает против него, клеветник. А человек, очернившей деля Фе, оскорбил академию и тем самым всю общину. Ему нет оправданий. Мало того, что Бруно оскорбил де ля Фе, он еще решился без дозволения властей печатать свою клевету. Никому не дано безнаказанно нарушать законы Женевы! В них ясно сказано, что всякий, кто допустит какой-либо выпад против служителей церкви, правителей и членов магистрата, — преступник. Профессора академии тоже считаются должностными лицами. Не только прямое оскорбление, но и любая критика их карается тюремным заключением.

Драконовы законы! Но спорить бесполезно. За каждое слово, сказанное поперек облеченным властью невеждам, тут же сажают под замок. Бруно с трудом сдерживает гнев. Из тюрьмы его выпустят, коль скоро он выразит раскаяние!

Господин Варро нетерпелив. Что же, наконец, передать совету? Понял ли арестованный свою вину? Вину? Он, Бруно, еще слишком недолго находится в Женеве, чтобы знать все их законы. Но он и впрямь виновен, что без согласия властей напечатал свое сочинение.

Его поправляют: «клеветническую книжонку». Слова увещевателей звучат сурово. Он увидит свободу после того, как попросит прощения у бога, у правосудия, у оскорбленного де ля Фе. В консистории он подтвердит свое раскаяние. Сочиненная им клеветническая книжонка будет разорвана и сожжена.

Жестокость католических инквизиторов давно была притчей во языцех. Об ужасах, которые доводилось переживать людям в застенках Святой службы, говорили с содроганием. Публицисты-протестанты не упускали случая, чтобы лишний раз не помянуть Злодейства Инквизиции. Может быть, сторонники реформации отличались терпимостью и в их землях не пылали костры, обращавшие в пепел еретиков?

Терпимость? Суровый и непреклонный Кальвин видел еретика в каждом, кто не держался истинной веры, то есть той единственно правильной, которую сам проповедовал. Женевские реформаторы огнем и мечом преследовали несогласных. Жестокостью гонений они могли поспорить с папистами. Начало этому положил Кальвин. Женева стала местом, где протестанты наглядно показали, что не намерены уступать врагам в ревностном искоренении инакомыслящих. Жертвой их пал и испанский ученый Мигель Сервет.