Святослав Рыбас - Василий Шульгин: судьба русского националиста

Будущее коммунистической власти с удивительной прозорливостью снова предсказал шульгинский друг Маклаков: «Как только в большевизии станут на путь улучшения расстроенной экономической жизни, начнется раздор между теми, кто хотел устраивать жизнь на началах коммунизма, но в интересах России или ее пролетарских слоев, и теми, которые всем этим сознательно жертвовали во славу III Интернационала и мировой революции. В среде самой России и пойдет водораздел: на одной стороне будет сытый коммунист, который ездит в международных вагонах и одевает свою жену в бриллианты, а на другой тот, кто, не гоняясь за властью, не споря о формах управления, будет говорить для них очевидные вещи: что правительство отнимает то, что им нужно самим, не дает того, что необходимо, и не потому, что преследует кооперативы или не дает хода капиталу. Объективная необходимость даст победу второму течению; те, кто будет мешать оздоровлению экономического быта из-за интересов Интернационала, будут тогда обезврежены или устранены путем ли террористических актов, или отдачей под суд и т. д., а может быть, сами уйдут, чтобы не быть убитыми в первую очередь» [461] .

Именно так и произошло: одних ждал террористический акт, других суд, третьих изгнание. Маклаков отлично понимал, как исторический процесс делит людей на завтрашних и вчерашних.

В СССР значительно выросла роль военных, среди которых Якушев называл многих союзниками МОЦР. В противостоянии Троцкого и триумвирата они приняли сторону триумвирата, что в конце концов определило победителей.

Однако кроме личного противоборства красных вождей были и более значительные обстоятельства — стоял вопрос о будущем Советского государства. Дело в том, что в стране снова вышел на поверхность старый конфликт полуфеодального крестьянства (теперь в России было свыше двадцати миллионов маленьких сельских хозяйств и отсутствовали крупные культурные хозяйства) и государственной промышленности.

Промышленных товаров было мало, они были дороги, а крестьяне с их дешевым хлебом не могли создать платежеспособного спроса. Другими словами, тогда крестьяне не видели необходимости идти на расходы для поддержания промышленности. Сельское хозяйство, рост которого выражался в увеличении площади запашки, возобновлении технических культур (конопли, подсолнечника, рапса), увеличении поголовья скота, обеспечивало ресурсами только одну часть экономики. С этим перекосом надо было что-то делать.

Развитие экономики, опирающейся на подъем аграрного производства в условиях нэпа, исключало надежды на успешное соперничество с западными странами: ежегодный прирост экономики был меньше прироста населения.

Троцкий требовал проводить «сверхиндустриализацию» за счет деревни (других ресурсов не было), но оппоненты не хотели начинать новую борьбу с крестьянами, возвращаясь к политике военного коммунизма. Ведь только-только был принят Земельный кодекс, и началась политическая стабилизация. Для шести лет новой власти, из которых четыре года ушло на войну, это было большим достижением и в значительной мере выполнением аграрной программы большевиков.

Тем не менее в воздухе витало ощущение недосказанности, недоделанности революции. С августа по декабрь 1923 года в стране прошло 217 забастовок, из них в Москве — 51. Политические настроения рабочих внушали опасения. К тому же в деревнях снова нарастали перенаселение, скрытая безработица, которая послужила взрывным материалом в империи и теперь давила на власть.

Как говорил один из районных чекистов Полтавской губернии: «Уверены, что иллюзии наших врагов, допускающих мысль о капитуляции Советской власти, скоро рассеются, а веселые улыбочки на их лицах сменятся на гримасу ужаса и дикого животного страха перед лицом всепобеждающей стратегии коммунизма» [462] .

Недовольство промышленных рабочих требовало от Кремля новых подходов, но армию не следовало упускать из-под контроля ни на минуту.

И здесь конфликт в советском руководстве разрешился таким образом, что это послужило укреплению авторитета МОЦР у белых генералов.

27 декабря 1923 года начальник политического управления РККА В. Антонов-Овсеенко направил в политбюро письмо с угрозой «обратиться к крестьянским массам, одетым в красноармейские шинели, и призвать к порядку зарвавшихся вождей» и признал, что «среди военных коммунистов уже ходят разговоры о том, что нужно поддержать, как один, т. Троцкого» [463] .

Командующий Московским военным округом Н. Муралов был за Троцкого. Позицию Троцкого поддерживали партийные ячейки Главного управления Военно-воздушного флота СССР, Штаба РККА, Главного управления военных учебных заведений РККА, частей ЧОН.

Было бы противоестественным, если бы в такой обстановке не возникла идея о военном решении конфликта. До сих пор нет ясности в вопросе, почему не произошел военный переворот, о котором тогда в Москве говорили на всех углах. Официальная версия: Троцкий был болен, сильно простудившись на охоте.

Но «дворцовому перевороту» помешал командующий Западным фронтом Тухачевский, который не захотел поддержать Троцкого.

«Сам же „вождь Красной Армии“ в сложившейся военно-политической ситуации, сумев оценить проигрышность своей позиции, предпочел воспользоваться собственным, действительно болезненным состоянием и „уйти с поля боя“» [464] .

Итак, советские военные продемонстрировали свою силу и подняли настроение белой эмиграции, имеющей многих сочувствующих внутри СССР. Те учителя, врачи, агрономы, ученые, бухгалтеры, статистики, ветеринары, инженеры, техники, фельдшеры, которые образовывали основу российских либеральных партий и за которых отдали голоса большинство избирателей в Учредительное собрание, не уехали из страны и никуда не исчезли. Именно они в сочетании с белой диаспорой составили основной потенциал внутреннего сопротивления коммунистической власти.

Мироощущение белых передает приказ генерала Врангеля от 14 января 1926 года: «…Как в бою развертывается полк, разбивается на батальоны, роты, взводы, звенья, принимает рассыпной строй, так Армия, изгнанница из лагерей Галлиполи, Лемноса, Кабакджи, разошлась по братским славянским странам, рассыпалась по горам Македонии, шахтам Болгарии, заводам Франции, Бельгии, Нового Света. Рассыпалась, но осталась Армией, — воинами, спаянными между собой и своими начальниками, одушевленными единым порывом, единой жертвенной готовностью. Среди тяжелых испытаний Армия устояла. Не ослабла воля. Не угас дух. Придет день, протрубит сбор, сомкнутся ряды, и вновь пойдем мы служить Родине. Бог не оставит нас. Россия не забудет» [465] .

Вопрос был в том: какая Россия?