Святослав Рыбас - Василий Шульгин: судьба русского националиста

Мой друг Сергей ужасно хороший человек. Это из тех людей-мостов, которые, принадлежа к двум кровям, всем своим существованием служили делу засыпания расовых рвов. Жалко мне его очень» [487] .

Маклаков откликнулся на это письмо, обратился с просьбой о помощи к французскому министру внутренних дел. Правда, нам неизвестно, как дальше сложилась судьба шульгинского друга. Только известно, что дожил он до 1930 года.

Сам же Василий Витальевич превратился в мирного обывателя, счастливо избавленный от необходимости зарабатывать на кусок хлеба либо таксистом, либо заводским рабочим. Они с женой снимали недорогие квартиры в Париже, потом маленькие домики в провинции, катались на велосипедах, Шульгин собственными руками построил байдарку и плавал в ней вместе с сыном Дмитрием и племянником Владимиром Лазаревским вдоль берега Средиземного моря. Однажды они попали в шторм, байдарка разбилась о скалу, но никто не пострадал.

Здесь надо сказать несколько слов о Дмитрии, которого Шульгин очень любил. Сын был выпущен из Морского корпуса в Бизерте, при содействии Маклакова окончил французскую военную школу Сен-Сир, собираясь служить офицером в Иностранном легионе, но ему было предложено стать только сержантом, и он отказался. Не взяли его и в сербскую армию. Тогда он поступил на инженерный факультет в Белграде. Это был сильный высокий парень, в котором, как говорил Шульгин, не было ни капли «эмигрантщины», то есть закомплексованности.

В конце мая 1928 года Шульгин получил из Парижа письмо. Его приглашали принять участие в диспуте «Антисемитизм в Советской России», даже обязывались оплатить проезд. Он не поехал. Диспут состоялся без него, в редактируемой Милюковым газете «Последние новости» бывший думский журналист Соломон Поляков-Литовцев напечатал статью, в которой высказал сожаление, что ни один «честный антисемит» не захотел выступить и рассказать, что «им в евреях не нравится».

В письме Маклакову Шульгин написал: «Так как я, кажется, еще ни одного семита не обжулил, то признал себя честным антисемитом и ответил на статью Полякова книгой» [488] .

Книга «Что нам в них не нравится. Об антисемитизме в России» вышла в Париже в начале 1929 года. Перед ее выпуском Шульгин отдал гранки своему давнему знакомому по Киеву, бывшему добровольцу и «азбучнику» Николаю Вакару, и тот опубликовал фрагменты со своими резкими комментариями. К тому же книге была посвящена передовая статья «Антисемитизм Шульгина», в которой говорилось: «Г. Шульгин — антисемит по причине своего „антируссизма“, т. е. презрения к русскому народу. Его „антируссизм“ есть странное преуменьшение солидарности и активности своего народа. Его „антисемитизм“ — столь же ошибочное преувеличение солидарности и активности еврейской» [489] .

В целом Вакар не исказил шульгинской позиции, однако тонкость заключалась в другом.

Это уловил Маклаков, 21 февраля 1929 года написавший Шульгину: «С Вашего ли разрешения „Последние Новости“ получили гранки Вашей книги и писали на нее критику — или это их бесцеремонность. Если это с Вашего разрешения, то я думаю, что Вы сделали большую ошибку» [490] .

Василий Витальевич ответил: «Гранки „П[оследним] Н[овостям]“ были даны с моего согласия. Для меня только явился полной неожиданностью срок появления выдержек, препарированных Вакаром. Предполагалось, что это будет, как водится, перед самым появлением книжки. Они же пустили их за две недели. Тут моего уполномоченного в этом деле под каким-то предлогом чуточку провели, что тем более было легко, что сие совершилось через посредство вышереченного Вакара, а сей Николай Платонович был некогда мне близок, и с ним у нашей группы сохранились отношения, несмотря на его „отъезд“ к Милюкову… Книга моя есть в сущности безмерно растянувшееся „открытое письмо“ к Литовцеву или, вернее сказать, к евреям. Это ясно с первой страницы. Раз я написал некое обращение к евреям, то почему я не могу направить его в еврейскую газету? А я даже написал не обращение по своей инициативе, а только ответил на обращенный к нам вопрос. Такой ответ естественно, прежде всего, дать для ознакомления вопрошающим. И, наоборот, было бы неестественно отдать его на сторону. Так я рассудил и в соответствии с сим поступил. И поступлю и дальше в этом же стиле: первый экземпляр книги пошлю Литовцеву, а второй Левину, который меня письменно приглашал на диспут, а третий пошлю Френкелю, моему товарищу по гимназии, который много раз меня понуждал изложить мои действительные (а не приписываемые мне) мысли по еврейскому вопросу. Книга написана по еврейскому вызову, написана в значительной мере для евреев и потому в еврейский адрес и направляется. Мне представляется сие логичным, и в чем ошибка, не улавливаю.

Разве в том, что, забежав на две недели вперед, люди упражняются в [два слова нрзб.] мной, не прочитав книги. Но рискуют только они, а не я, потому что многое покажется им глупым из того, что они написали до прочтения, и им придется писать вторично. Для хода же книжки вся сия шумиха полезна. Главной опасностью, которой я боялся, что книгу замолчат, как замолчали много других. Это, кажется, избегнуто и при том без всяких предосудительных средств: никому ни одной копейки не дал, разве Вакару — построчный гонорар» [491] .

Маклаков объяснил Шульгину, в чем дело: «Вы должны знать газетные нравы, потому что сам газетчик; поэтому Вы должны были предвидеть, что всякий газетчик, а такой как Н. П. Вакар в особенности, Вас непременно надует, т. е. использует Вас раньше срока и в той форме, в которой он может извлечь для себя пользу. Вы должны были предвидеть, что выйдет то, что вышло, что статьи о Вашей книге появятся задолго до ее выхода в свет; таким образом, внимание и друзей, и врагов будет возбуждено; вопрос о книге будет поставлен, а самой книги достать нельзя. Благодаря этому одна сторона будет знать о книге только то, что угодно сообщить „Последним Новостям“, в своем освещении и со своими комментариями. Это освещение и эти комментарии заинтригуют, подстрекнут и другой лагерь, который также, подобно всей Вашей поганой породе журналистов, меньше всего будет думать о том, как бы чего-либо [не] переврать, а будет метать свои громы и молнии не на Вас, а в Вас в изложении „Последних Новостей“. Появится, следовательно, и еще одна лишняя статья. А между тем тогда, когда книга уже выйдет, когда ее сумеют прочесть, то возвращаться к ней вторично едва ли захотят, особенно те, кто увидят, что были неправы. Тут на сцену выступят тактические соображения и нелюбовь всякого человека признаваться в ошибке, а главное — непреодолимая сила предвзятого мнения; к выходу в свет мнение о Вашей книге уже будет составлено по газетным отчетам и составлено не по Вашей книге, а по комментариям, о ней сделанным. Для всякого автора это один из самых нежелательных результатов, и потому-то я и назвал Ваш поступок ошибкой» [492] .