Константин Лагунов - Так было

— Что?!. — Рот Шамова полез набок.

— Я ничего не слышал, потому что товарищ Сазонов ничего о Рыбакове не говорил, — так же медленно повторил прокурор. — Просто вам не терпится свести с Рыбаковым какие-то личные счеты.

— Вы… блюститель закона… вы…

— Вот именно, — спокойно проговорил Коненко.

— А-а! — не выдержав, сорвался в крик Шамов. — Это!.. Это… Ну, хорошо! — И выбежал, стукнувшись о дверной косяк.

На улице Богдан Данилович остановился. Отдышался. Ощупал шишку на голове. Натянул кепку, торопливо зашагал вдоль дороги. Сначала он хотел сейчас же направиться к облпрокурору и передать ему разговор с Сазоновым. Но вдруг передумал. «Глупость это, — упрекнул он себя. — Выпустить из своих рук такой козырь. Прокурор ведь никому не скажет, что получил этот факт от меня. Нет! Я сам должен воспользоваться им. Сам. На бюро. Когда станут голосовать за наказание Сазонова, я встану и скажу: «Товарищи, как это ни прискорбно, по мне приходится говорить о недостойном поведении не рядового коммуниста Сазонова, а партийного руководителя. Дело в том, что вся эта грязная афера с зерном была совершена с благословения первого секретаря райкома партии товарища Рыбакова… Вот тут я его и разоблачу».

Богдан Данилович так размечтался, что опомнился только за околицей. Присел на бревно, покурил, потер ладони. Где-то на другом конце деревни заиграла гармоника, запели девчата. Шамов прислушался. Он не любил ни гармошки, ни припевок. А девчата будто нарочно шли в его сторону. И скоро стали отчетливо слышны слова частушки:

«Серость», — неприязненно подумал Богдан Данилович, брезгливо передернув плечами…

На следующий день комиссия выехала в колхоз «Новая жизнь». Шамов и Коненко снова ехали вместе. За долгий путь они обменялись немногими словами.

— Я думал, вы настоящий коммунист и блюститель закона, а вы оказались обыкновенным обывателем и рыбаковским подхалимом.

Коненко дернулся, словно от пощечины. Повернул залитое краской лицо и презрительно проговорил:

— Зато мне не пришлось разочароваться. Я думал о вас не лучше, чем вы оказались на самом деле.

В других колхозах комиссия ничего существенного не обнаружила. Где-то незаконно израсходовали мясо на общественное питание, где-то плохо налажен учет молока.

На расширенном заседании бюро райкома партии присутствовало много активистов и все районные руководители. Шамов ликовал: «Сразу все увидят голого короля».

Об итогах работы бригады докладывал облпрокурор. Он говорил гладко, мягко и плавно жестикулируя:

— И вот в тот период, когда страна без хлеба, когда товарищ Сталин возлагает на тружеников полей огромную ответственность, находятся люди, которые наносят Красной Армии удар в спину. И кто нанес этот удар? Коммунист, руководитель колхоза!

Прокурор рассказал, как и кому выдал хлеб Сазонов, и определил действия председателя как вредительство.

— Вместо того чтобы мобилизовать колхозников, поднять их боевой дух, гражданин Сазонов подкупил их украденным у государства хлебом. И за это преступление он должен быть наказан по законам военного времени. Товарищ Сталин учит нас быть беспощадными к врагам! Мы предлагаем исключить Сазонова из партии и предать суду военного трибунала. — Прокурор налил стакан воды, мелкими глоточками выпил, обтер платком пухлые красные губы. — Хочется обратить внимание бюро на то, что все эти антигосударственные действия совершались под боком у райкома партии. А ведь в этом колхозе есть и партийная и комсомольская организации…

Первому предоставили слово Сазонову.

Он скупо рассказал, какой тяжелой для колхоза оказалась эта зима, почему раздал хлеб, и закончил:

— Виноват я, конечно. С членами правления хоть и советовался, но официально постановления они не принимали. Значит, единолично я решил. Одному мне и наказание нести. Какое решение вынесете, то и приму. — Сел, опустил седую голову.

Шамов чувствовал себя именинником. Он нарочно отодвигал минуту своего торжества. «Спокойно, спокойно. Пусть выскажутся другие. Смягчат обстановку. Чем неожиданней, тем сильнее будет удар».

— Кто будет говорить? — спросил Рыбаков.

— Давай я, — поднялся Плетнев. Оглядел притихших людей. Вздохнул. — Тут, товарищи, дело нешуточное. Сплеча рубать нельзя. Сазонов — наш человек. Он еще в гражданскую командовал партизанским отрядом. Коммунист с восемнадцатого года. И не ради личной выгоды пошел он на это. Вы у него дома были? — неожиданно обратился он к прокурору. — Не были? Зря! Живет, как и весь народ. На картошке. И ведь себе из этого зерна он взял столько же, сколько и мальчишка-прицепщик. Это надо учесть. Конечно, его поступок мы не можем одобрить. Если каждый председатель станет самочинно распоряжаться государственным зерном, что будет? Но не учитывать создавшейся обстановки тоже нельзя. Надо взвесить все «за» и «против». Я предлагаю ограничиться строгим выговором.

— Ты? — повернулся Рыбаков к Теплякову.

— Так я ше? Я, это самое, долго думал и вот ше думаю. Дело, конешно, скверное. Прямо шерт те ше. За такие дела судить мало. Но шеловек он, конешно, свой. Вот тут и кумекай. Не пойму, как ты, товарищ Сазонов, мог дойти до такого позору. Да ты понимаешь, ше ты наделал?

И он начал честить Сазонова на чем свет стоит. Называл его и близоруким, и саботажником, а закончил так:

— Хватит ему и строгаша. А хлеб этот осенью они возвратят государству. Шеловек наш. За сколько лет первый раз оступился. Плетнев прав: нельзя так сплешя.

Федотова энергично поддержала Плетнева.

— Послушайте, товарищи! — Облпрокурор встал. — Большой лоб его морщился. — Вы понимаете, о чем идет речь? Человек совершает диверсию, подрывает оборонную мощь страны, наносит удар Красной Армии, а вы занимаетесь воспеванием его заслуг. Я доложу бюро обкома партии о вашей политической близорукости, о нетерпимой, преступной мягкости. Таких, как Сазонов, надо гнать из партии и беспощадно судить.

Прокурор сел. «Пора», — решил Шамов и раскрыл рот, чтобы сказать: «Позвольте мне».

Но его опередил Рыбаков:

— Уж если судить, — вытолкнул он сквозь зубы, — так надо начинать с меня. Это я разрешил ему израсходовать то зерно на общественное питание. С меня надо и начинать!

— Вы что?! — прокурор вскочил, сразу утратив мягкость и плавность движений. — Вы смеетесь или хотите своим авторитетом прикрыть этого прохвоста?

— Ни то, ни другое. Я просто хочу, чтобы люди знали правду. А прохвостом Сазонова не считал и не считаю. И не советую клеить людям такие ярлыки.

Несколько минут длилось молчание.