Константин Лагунов - Так было

— Может, есть вопросы?

— А как же, — откликнулся бородатый старик. — Мне вот интересно, почему союзники по сю пору второго фронта не открывают?

— Союзнички наши еще думают да раздумывают, что выгоднее.

— Эта верна-а.

— На их надейся, а сам не плошай.

— У нас вся надежда — свой кулак.

Поднялась чья-то рука в заплатанном на локте ватнике.

— Что сейчас на Волховском фронте? Затишье или как?

— По сравнению со Сталинградом — затишье. А вообще-то везде идут бои.

— А на Западном? — с робкой надеждой спросил нежный женский голос.

У всех, кто собрался здесь, близкие были на фронте. За полтора года войны люди научились разбираться в путанице фронтов и направлений. По каким-то неуловимым признакам они узнавали местонахождение частей, в которых служили близкие. И теперь, читая сводку военных действий, каждый прежде всего искал название фронта, на котором сражался сын, муж, брат или отец.

Степан знал об этом и, не дожидаясь дальнейших расспросов, коротко рассказал о положении на всех фронтах, от Северного до Кавказского.

Не успел от карты отойти, а ему уже приготовили новый вопрос. И пошло:

— Куда подевались коммунисты Германии? Почему их не слышно и не видно?

— Кончится в сорок третьем война или нет?

— Как поступить в школу разведчиков?

— Когда будет новый набор девушек в армию?

В конце концов Степан не выдержал, шутливо взмолился:

— Пощадите, товарищи!

Его пощадили и в девятом часу вечера стали расходиться по домам. Вера и Степан вышли последними.

— Ну что, комсорг. Пора прощаться. Если время есть, проводи меня до конного двора. Заложу своего рысака и двину домой.

— На ночь-то глядя?

— Я волков не боюсь.

— Лучше оставайся, переночуешь, а утречком пораньше выедешь.

— Нет. Завтра с утра предстоит одно большое дело. Поеду.

Вера взяла его за рукав.

— Останься. Сегодня у меня день рождения. Двадцать стукнуло. Будет маленькая вечеринка. Подружки уже ушли ко мне, Приглашаю и тебя.

Степан ответил не сразу. Зачем-то снял шапку и снова надел. Потом принялся вертеть в руках рукавицу. Вера не вытерпела, тронула парня за локоть.

— Ну?

— Пошли.

Его появление вызвало веселый переполох среди Вериных гостей. Пока Степан раздевался да умывался, пока девушки рассаживались вокруг стола, норовя угодить подле желанного гостя, лупоглазая Дуняша сбегала за гармошкой.

Степан оглядел праздничный стол, и у него засосало под ложечкой, а рот наполнился голодной вязкой слюной. Еще бы: он сегодня не ел с самого утра, а тут были и соленые грибы, и огурчики, и капустка, картофельные, творожные, морковные шанежки и пирожки. Посреди стола призывно возвышался графин с бражкой.

Степан прицелился глазом в румяный картофельный пирожок, поднял вилку и потянулся было к поджаристому искусителю, да вовремя спохватился: как-никак, а в гостях. Надо иметь выдержку. Положил вилку на место и принялся подшучивать над девушками, которые, мешая друг другу, переставляли на столе тарелки и стопки. Они преувеличенно громко смеялись над его шутками, лукаво поглядывали на него, неумело острили. В комнате стоял галдеж, как на птичьем базаре.

И все-таки выдержки Степану хватило ненадолго. Видя, что хозяйка не торопится с началом ужина, он поманил ее пальцем и сказал так, чтобы слышали все:

— Послушай, Вера. Мой истощенный организм больше не может ждать. Еще пять минут — и перед вами будет молодое, красивое, бездыханное тело.

Девчата как будто только и ждали этих слов. Моментально наполнили стопки, и Дуняша произнесла первый тост за здоровье именинницы.

Выпив стаканчик бражки, Степан набросился на еду. В его тарелку со всех сторон подкладывали закуски, и она, как скатерть-самобранка, всегда была полной.

Пили за победу, за исполнение желаний, за верную дружбу.

— Фу-у, — Степан отодвинул тарелку, положил вилку на стол. — Кажется, жизненные силы восстановлены. Материальная база подведена. Теперь можно подумать и о надстройке. Дай-ка, Вера, гармонь.

Гости притихли, выжидательно поглядывая на гармониста. Он покосился на Дуню и, чуть подыгрывая себе, приглушенно запел:

Когда взрыв веселья прошел, Степан повернулся к соседке слева.

Он начал было играть плясовую, но девчата запротестовали: пускай и о других споет частушки.

Степан так и сделал. Потом все вместе пели новые песни, рожденные войной. Тревожные и грустные. В них тоска и боль затянувшейся разлуки, робкая надежда на счастье и страстная мольба к любимому — вернись, и горячий призыв к любимой — жди!

Когда запели «В землянке», Степан заметил, что Дуняша опустила голову, проворно смахнула платочком слезы с ресниц.

— Что ты, Дуня? — Степан оборвал песню.

— Братана вспомнила. Третий месяц никаких вестей. В последнем письме написал: «Иду на задание». И все. С тех пор как в воду канул. Может, уж давно и в живых нет. А я тут пою…

— Кто он?

— Разведчик, — с гордостью ответила Дуня. — Орден Ленина имеет. Он и дома отчаянный был. А там вовсе разошелся.

— Объявится твой разведчик. Не горюй, — поспешил утешить ее Степан.

— Объявится. Вернется. Так все говорят. Друг дружку утешают. А ведь все-то все равно не вернутся. Многие не вернутся. Вдруг и братан, Страшно. Как подумаю, кровь стынет. Своими руками задушила бы этого проклятого Адольфа. Скажи мне: Умри, Дуня, и война кончится». Секундочки не колебалась бы.

— Да разве ты одна такая? — с оттенком обиды заговорила Нюра. — У меня никого там нет. А и я себя не пожалела бы. Только ведь такого не бывает. Они еще не скоро нами подавятся. Бить их надо. Я письмо в ЦК комсомола написала. Прошусь в связистки к партизанам.

— Да ну!

— Вот так Нюрка!

— А нам ни слова. Тоже подружка.

— Всех-то разве возьмут? А одна, может, и пройду. Не дуйтесь. Чего раньше времени. Еще и совсем не ответят. Мало ль охотников. Только маме моей не проговоритесь.

— Что ты…

Вдруг Вера сорвалась с места, взялась за угол стола, скомандовала: «А ну, берись!» и вот уже стол придвинут к стене, а посреди комнаты образовалась небольшая площадка. Вера встала на пятачке, притопнула:

— Давай, Степа, подгорную.

Лихо играл Степан. Лихо плясали девчата. До полного изнеможения стучали каблуками в старые половицы. С удалым задором и даже с яростью, словно топтали свою невзгоду и печаль.

До вторых петухов в доме Веры горел огонь. Гости расходились не спеша.

— Пора и мне, — лениво проговорил Степан. — В кошеве отосплюсь.

— Оставайся. Я уйду к маме на печку, а ты ложись на кровать.