Константин Лагунов - Так было

— Замоталась ты с нами, Валечка. Похудела. Надо бы что-то придумать, как-то разгрузить тебя.

— Ничего, — беспечно отмахнулась она, — выдюжу…

Когда же он снова завел разговор об этом, она предложила нанять домработницу. Он обнял ее за плечи, поцеловал в висок.

— Нет, это не то, — сказал со вздохом, — зачем нам чужие руки и длинный язык? Тебе, конечно, тяжело, Валенька. Это я виноват. Прости меня. Я так загружен работой, а тут еще эта книга. Хочется написать большой настоящий труд. Чтобы сразу убить двух зайцев — и книга, и диссертация. И я, помимо воли, взвалил на тебя всю тягость бытия. Действительно, ты вымоталась. Но только не домработницу. Это не выход. Уйти тебе с работы — нецелесообразно. Такое место, стаж, рабочая карточка. Словом, тоже не то. Просто нам с Вадимом надо взять на себя часть домашних забот. Так мы и сделаем. И ты отдохнешь, дорогая.

После этого разговора Вадим несколько раз сходил за водой, а Богдан Данилович дважды накидал корове сена. Потом все пошло по-старому…

«Так кто же я на самом деле?» — терзалась она всю дорогу.

Богдан Данилович встретил ее у порога. Помог раздеться. Обнял. Усадил на диван.

— Ты знаешь, мне вдруг взбрела в голову дикая мысль, что ты тоже уехала. Взяла и уехала, покинула меня. От этих мыслей стало не по себе. Даже боль отступила перед страхом одиночества. Я уже звонил на вокзал и в райком, метался от окна к окну. Как мне одиноко и плохо без тебя, Валечка. Как я люблю тебя, ясноглазая.

Она молчала. Напряженно вслушивалась в его голос: не зазвучит ли фальшивая нота. Пытливо вглядывалась в него: не мелькнет ли лукавая улыбка. Нет, видимо, он говорил искренне. Голос грустный, и во взгляде душевность.

— Вот мы и остались вдвоем. Если б ты знала, как тревожно на душе. Единственный сын. Вернется ли — кто знает. Хорошо, что рядом ты. С тобой мне всегда легче дышится. Ты умеешь без слов понимать меня. Не знаю, как и благодарить судьбу за то, что свела с тобой.

— Почему от тебя ушла жена? — неожиданно даже для себя спросила Валя.

Богдан Данилович удивленно вскинул брови. Поймал ее пристальный недоверчивый взгляд, передернул плечами.

— Я же тебе объяснил. Наш брак был глупой случайностью. Мы оба давно поняли это… Но… сын. Да, сын. Он очень способный мальчик. Из него мог бы выйти большой человек. Но для этого ему надо было еще учиться и учиться. Все это очень грустно, Валечка. Ты мне веришь? Я знаю, здесь многие не любят меня. Может быть, за то, что я не похож на них. Белую ворону всегда клюют. Но с тобой мне ничего не страшно. Ты — моя опора, моя надежда. Только не покидай меня. Верь и поддерживай. Мне это необходимо теперь, как никогда. — Вздохнул, опустил голову. — Я знаю, тебе со мной трудно. Я невнимателен к тебе, порой даже эгоистичен. Кроме своей работы, знать ничего не хочу. Но это вовсе не от недостатка чувств. Просто каждый по-своему выражает свои чувства.

Богдан Данилович зажал в ладонях ее холодную руку, поднес к губам и стал дышать на нее. А Вале казалось, что он отогревает ей душу. Таяла колючая льдинка недоверия и обиды. Все становилось на свои места. И уже иные, светлые мысли закружились в ее голове. Он любит ее, нуждается в ее помощи и поддержке, но он страшно занят. Работа, книга, а тут еще болезнь. Теперь они вдвоем, и все пойдет по-иному. Он — умный, душевный и хороший. А то, что наговорил Вадим… Это он от злости. Теперь его нет, и ничто уже не омрачит их счастья…

В эту весну нежданно-негаданно нагрянул прямо с фронта единственный сын председателя колхоза «Колос» Трофима Максимовича Сазонова.

Гвардии капитану артиллерии Петру Сазонову двадцать четыре года. Он — высокий, крепко сбитый, с могучей шеей. На голове ежик светлых волос. На груди, крест-накрест перехваченной скрипучими ремнями, три боевых ордена. С одного боку — полевая сумка, с другого — пистолет. На зеркально блестящих сапогах — шпоры. Походка у Петра легкая, танцующая. Идет, едва касаясь сапогами земли.

Все знали — Петр приехал всего на три недели, отдохнуть, оправиться после контузии. Тем не менее его появление взбудоражило деревню. Девчата повынимали из сундуков праздничные наряды, оттерли песком и пемзой руки, и в первый же вечер на заветном месте у реки собралась вся молодежь села.

Пришли туда и Вера Садовщикова с неразлучной Дуняшей.

Парнишка, начинающий гармонист, неуверенно заиграл плясовую. Девчата сорвались с места. Капитан, не вынимая изо рта папиросы, плясал и краковяк, и падэспань, и шестеру. Он не оказывал предпочтения ни одной партнерше, и девушки терялись в догадках, кого же капитан пойдет провожать домой.

— Как по-твоему? — шепотом спросила Дуняша.

— Мне все равно. Я об этом не думаю, — ответила Вера.

— Будто?

— Честное слово.

— А если тебя? — Дуняша засмеялась. — Молчишь? Он с тобой уже два раза танцевал. И так смотрел на тебя, как…

— Как кот на мышь, — вставила Вера. Дуняша залилась веселым смехом.

— Над чем смеемся, девушки? — послышался голос Петра. Подружки умолкли. А капитан многозначительно кашлянул, звякнул шпорами и с полупоклоном обратился к обомлевшей Дуне.

— Позвольте пригласить вас на краковяк.

Дуня смущенно подала ему руку. Они вышли в круг и влились в поток танцующих. Капитан с веселым ожесточением вбивал в землю кованые каблуки и так крутил Дуню, что ее длинная коса все время висела в воздухе.

Вера, закусив уголок крепдешинового шарфика, следила глазами за летящей по кругу фигурой капитана и вдруг вспомнила Федора. Жалкого, трясущегося, в грязной шинели без погон.

Таким она увидела его в ту ночь, после комсомольского собрания, на котором ее сняли с секретарей. Только одна Дуняша воздержалась тогда от голосования. Она проводила Веру до дому и всю дорогу уговаривала не расстраиваться, не плакать. Да Вера и не плакала: обида высушила слезы.

Это была еще одна бессонная ночь. Вера лежала с открытыми глазами и ни о чем не думала. И тело, и рассудок вышли из повиновения, и не было сил подчинить их. Да и зачем? Чтобы снова терзать и мучить себя?

Когда пропели третьи петухи, на нее стал наваливаться тяжелый сон. Вдруг ее будто водой окатили. Вскочила, испуганно огляделась по сторонам. Прислушалась. Так и есть. Снова раздался слабый стук в окно. Дрожа от нахлынувшего ужаса, Вера торопливо накинула на голые плечи полушалок и выскользнула в сени.

— Кто? — спросила придушенным шепотом.

— Это я, Вера. Не пугайся. Я. Отвори скорей.

Она сразу узнала его голос. Отшатнулась от двери, едва сдержав в себе крик. А он стоял, отгороженный от нее дощатой дверью, и бессвязно бормотал что-то, умолял впустить.

— Сейчас, — с трудом выдавила она. — Сейчас я. Погоди…

Вбежала в избу. Опрометью проскочила в горницу. Не попадая трясущимися руками в рукава, натянула платье. Сунула ноги в старенькие, стоптанные валенки, на ходу набросила шаль, надела полушубок и снова выскочила в сени. На мгновенье задержалась у двери, полуоткрытым ртом жадно глотнула ледяного воздуха, ребром ладони вышибла крючок.