Константин Лагунов - Так было

Едва они отошли от конторы, как сзади окликнули.

— Товарищ Синельников!

Степан обернулся. Вера стояла, презрительно щурясь и слегка поводя плечами.

— Можно вас на минуточку?

Он подошел, вгляделся в лицо Веры и подивился его необыкновенной яркости. Густые, будто подведенные, брови, тугие румяные щеки, налитые вишневые губы. Она смотрела на него вприщур, нервно покусывая уголок шелковой косынки.

— Что тебе? — сухо спросил он.

— Не догадываешься?

— Нет.

— Жаль. — Опустила глаза и тихо, с горькой обидой проговорила: — Что ты меня сторонишься, Степа? Думаешь, я навязываться тебе буду?

Степан промолчал.

— Забыл? — тихо спросила Вера.

— Нет.

— Не забыл? — вскинула Вера загоревшиеся глаза. — Зачем же мучаешь?

От ее укоризненно-нежного взгляда, от приглушенного волнением голоса, от того, как вся она подалась к нему, Степану стало жарко. Сказал тихим голосом:

— Я и сам маюсь… Только сейчас мы все равно ни до чего не договоримся.

— А когда? — нетерпеливо спросила она. — Вечером, Да? — Понизила голос до шепота. — Я так ждала тебя. Измучилась. Поговорить хотела. Душу отвести.

— Ладно. Встретимся после концерта.

— Хорошо, Степа. — И пошла уверенной быстрой походкой.

Степан направился к Зое. Она вертела в руке листок подорожника. Лицо задумчивое. Губы необычно плотно сжаты, а между светлых бровей обозначились две поперечные глубокие морщинки.

— Пойдем, — позвал ее Степан.

Шли рядом, не глядя друг на друга. Вдруг Зоя остановилась, глянула в упор.

— Любовь?

— С чего ты взяла? — Степан покраснел.

— Она так смотрела на тебя. И очень нервничала. Красивая девушка и любит по-настоящему…

— Знаешь что, Зоя… — закипел Степан.

Она предостерегающе дотронулась до его руки.

— Извини, пожалуйста. Я вмешиваюсь совсем не в свое дело… Извини. — И торопливо рванулась вперед…

— Зоя! — крикнул он вслед.

Она пошла еще быстрее, почти побежала.

— Зоя!

Она уходила все дальше.

— Товарищ Козлова!

Зоя остановилась так резко, будто налетела грудью на невидимую преграду.

Он подошел к ней. Хотел шуткой загладить неприятную размолвку, но Зоя, не глядя на него, сказала подчеркнуто официальным тоном:

— Я слушаю вас.

Теперь обиделся Степан. Отчеканил по-военному:

— Останетесь здесь. Подготовите клуб к концерту. Мы разделимся на две группы и выедем в бригады. К вечеру вернемся.

— Хорошо, товарищ Синельников.

Целый день Степан с группой агитбригадовцев ездил по полям. Они рассказывали хлеборобам о событиях на фронте, выпускали «молнии» и «боевые листки», писали лозунги, устраивали летучие концерты.

Прощаясь, Степан приглашал колхозников на вечерний концерт. «А частушки будут?» — спрашивали его. «Обязательно», — отвечал он. Его долго не отпускали: советовали, кого и за что продернуть в частушках. Скоро потрепанный блокнот Степана вместил в себя множество интересных фактов. Тогда он сказал Лазареву:

— Ты проведи беседу в бригаде, а я посижу, посочиняю.

Он отошел подальше от полевого стана, забрался под суслон и принялся писать коротенькие четверостишия…

Когда совсем стемнело, колхозники стали сходиться в клуб. Рассевшись по лавкам, курили, грызли семечки, негромко переговаривались. Мальчишки расположились на полу перед сценой, облепили подоконники, забили проходы. Они дурачились, ссорились и даже ухитрялись подраться.

Когда Борька объявил, что перед концертом Синельников сделает доклад о краснодонцах, послышались возгласы:

— Только покороче!

— Давай сначала концерт, потом доклад.

— Сами читали!

Но вот Степан вышел на сцену. Постоял, выжидая тишины. Заговорил во весь голос:

— Это было в сентябре сорок второго года. В оккупированном Краснодоне фашисты устанавливали «новый порядок» — порядок кнута и виселицы. Но наш народ не подставил шею под немецкое ярмо, не склонил головы, не опустил рук. Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! И по призыву отцов молодежь поднялась на борьбу с врагом…

Постепенно шум в зале затих. Даже мальчишки угомонились. А когда он стал рассказывать о боевых действиях молодогвардейцев, в зале наступила такая тишина, что даже шепотом сказанное слово слышали все. Степан не впервые рассказывал о подвиге «Молодой гвардии», но снова и снова глубоко переживал жестокую трагедию горстки юных героев. Вместе с молодогвардейцами он ненавидел, боролся, страдал и умирал мученической смертью. Потому и слушали его так, будто он сам был одним из тех, кто поднял непобедимое знамя «Молодой гвардии».

— Истерзанные, но не покоренные, шли они на казнь по родной улице, гордо вскинув седые головы… — звенел голос Степана в тишине. Женщины плакали. Мужчины нервно кривили губы.

С трудом Степан прочел список казненных молодогвардейцев и долго молчал. Потом твердо, по слову произнес:

— Павшим в неравной, жестокой борьбе с фашистами героям-комсомольцам Краснодона вечная память и слава!

В переднем ряду медленно поднялся солдат с костылем под мышкой. В разных концах зала встало еще несколько человек, а через мгновение стояли все.

— Наши солдаты отомстят гитлеровским палачам за муки и смерть молодогвардейцев, задушат фашистскую гадину и водрузят над Берлином знамя нашей Победы!

Зал дрогнул от аплодисментов.

— Да, победа будет за нами. Теперь в этом не сомневаются даже господа черчилли. Но победа не придет сама. Ее надо добыть в бою, И если мы хотим приблизить заветный час, если нам не безразлично, какой ценой будет куплена эта победа, — мы тоже должны бороться за нее. А как? Чем мы можем помочь Красной Армии? Прежде всего хлебом. Без хлеба нет солдата, нет рабочего. Хлеб нужен всем… И до чего же обидно и горько бывает, товарищи, когда видишь, как этот хлеб, вместо армейских пекарен, попадает в навоз. Есть у вас Фекла Душечкина. Как она жнет? На каждом квадратном метре остается семнадцать-двадцать колосков. На одном гектаре она теряет столько хлеба, сколько нужно, чтобы целый день досыта кормить взвод солдат. И если сегодня где-то на фронте вернувшиеся из поиска разведчики остались без хлеба, то в этом виноваты и вы, товарищ Душечкина.

— Верно!

— Как на дядю работает!

— А еще солдатка!..

После доклада объявили перерыв: людям надо было прийти в себя, перекурить, настроиться на иной лад.

Потом начался концерт. Чем ближе подходил он к концу, тем чаще слышались выкрики из зала:

— Давай частушки!

Частушки значились последним, заключительным номером программы. Объявив его, Степан подошел к баянисту, вынул из кармана блокнот, откашлялся, и вот в притихший зал полетела первая припевка: