Евгений Чазов - Здоровье и власть. Воспоминания «кремлевского врача»

Как бы там ни было, но самой судьбой был устранен еще один из возможных политических оппонентов Брежнева. Теперь ему уже некого было опасаться. Он и не скрывал своих планов поставить вместо Косыгина близкого ему Тихонова, с которым работал еще в Днепропетровске. Косыгин находился еще в больнице, когда 2 сентября 1976 года появился указ о назначении Тихонова первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, и он начал руководить Советом Министров, хотя продолжал работать другой первый заместитель Председателя, к тому же член Политбюро, — К. Т. Мазуров.

Сильный организм Косыгина, проводившееся лечение, в том числе разработанный комплекс восстановительной терапии, позволили ему довольно быстро не только выйти из тяжелого состояния, но и приступить к работе. Но это был уже не тот Косыгин, смело принимавший решения, Косыгин — борец, отстаивающий до конца свою точку зрения, четко ориентирующийся в развитии событий. После ухода в 1978 году на пенсию К. Т. Мазурова остался лишь один первый заместитель Председателя Совета Министров — Тихонов, который активно забирал власть в свои руки, пользуясь прямыми связями с Брежневым. Это был человек Брежнева, преданный ему до конца. Но и по масштабам знаний, и по организаторским возможностям ему было далеко до Косыгина. Экономика страны потеряла своего талантливого руководителя.

В этот период на политическую арену активно выходит Черненко. Для многих в стране, да и в окружении Брежнева, его быстрый взлет на самые первые позиции в руководстве партии был неожиданностью. Однако, если исходить из нарастающей недееспособности Брежнева, которому в связи с этим требовался честный, преданный и ответственный человек, в определенной степени второе «я», то лучшей фигуры, чем Черненко, трудно было себе представить. Его пытаются изобразить простым канцеляристом, оформлявшим документы. Это глубокое заблуждение. Да, он не был эрудитом, не имел он и своих идей или конструктивных программ. Ему было далеко не только до Андропова или Косыгина, но даже до догматика Суслова. Но вряд ли кто-нибудь лучше, чем он, мог обобщить коллективное мнение членов Политбюро, найти общий язык в решении вопроса с людьми прямо противоположных взглядов — Андроповым и Сусловым, Устиновым и Косыгиным. Но самое главное, благодаря чему он всплыл на поверхность, было то, что никто лучше него не понимал, чего хочет Брежнев, и никто лучше Черненко не мог выполнить его пожелания или приказания.

Надо сказать, что делал это Черненко подчеркнуто ответственно; любой, даже самый мелкий вопрос окружал ореолом большой государственной значимости. Вспоминаю, как он гордился, составив с группой консультантов небольшое заключительное выступление Брежнева на XXV съезде, где, кроме нескольких общих фраз, ничего не было.

Очень часто у нас пытаются связать восхождение к власти с интересами и поддержкой определенных политических групп. Если это можно сказать о Брежневе, то восхождение к руководству и Андропова, и в большей степени Черненко определялось сложившейся ситуацией. Но если приход Андропова к руководству означал новый курс, новые веяния, новые подходы, то мягкий, нерешительный, далекий от понимания путей развития страны и общества Черненко вряд ли мог что-нибудь принести народу. Справедливости ради надо сказать, что при всем при том он был добрый человек, готовый по возможности помочь, если это не шло вразрез с его интересами и интересами Брежнева.

Понимая, что обращаться к Брежневу в силу слабости его памяти, да и определенного его отношения к просьбам, бесцельно, я, как правило, обращался (не по своим личным вопросам) к Черненко, и ему удавалось удовлетворить эти просьбы через Генерального секретаря и моего пациента.

На сессии Верховного Совета СССР в 1989 году, когда рассматривалась моя кандидатура на продолжение руководства Министерством здравоохранения, на меня обрушился шквал вопросов, в том числе и о моей позиции в годы «застоя». Люди, которые палец о палец не ударили, чтобы что-то сделать для народа, а критику существовавших порядков вели в большинстве случаев в пределах «кухонных» разговоров, требовали от меня ответа на вопрос: «А что я сделал для народа в тот период?»

У меня было желание ответить резкостью: «А что сделали вы для народа в тот период? Что же тогда вы молчали, когда царил «застой» и творились безобразия?» Но тогда я уподобился бы этим депутатам, нажившим дешевый авторитет популистскими лозунгами, ровно ничего не давшими своему народу.

Самый лучший ответ — это то, что ты оставил людям. Не популистские лозунги, которые не выполняются, а это, например, созданный под моим руководством кардиологический центр и большая сеть лечебных и санаторных учреждений, это опубликованные мной монографии и сотни научных публикаций, предложенные новые методы диагностики и лечения.

Я вспомнил свои письма Брежневу, а потом и Черненко, в которых без прикрас описывал плачевное состояние советского здравоохранения, его плохую материально-техническую базу, нищенскую зарплату врачей. И надо сказать, что именно Черненко добился от Брежнева специальных решений, направленных на улучшение системы охраны здоровья. Кое-что было сделано, но большинство из моих предложений из-за позиции Госплана и Министерства финансов так и осталось на бумаге. Другая ситуация, когда я обращался к Черненко, была связана с проектом строительства крупной атомной электростанции в живописном районе России — Жигулях, на Волге, недалеко от Самары.

Сейчас, в период гласности, у нас много «смелых» людей, выступающих и к месту, и не к месту против промышленного строительства в тех или иных районах, особенно объектов химической и атомной промышленности. Десять лет назад их не было слышно. За кулисами уже почти был утвержден проект строительства в Жигулях мощной атомной электростанции, который в ходе строительства привел бы к уничтожению этой жемчужины России. К своей чести, первый секретарь обкома КПСС Е. Ф. Муравьев поднял голос против ее строительства. Я хорошо знал те места, там мы построили прекрасный реабилитационный центр. Да и не мог я, русский, мириться с уничтожением реликвии России. К моему удивлению, обращения к Суслову, который был депутатом от тех мест, Устинову, Андропову, я уж не говорю о работниках Совета Министров СССР и Госплана, не помогали. Тогда я завел с Брежневым разговор о том, что строительство атомной электростанции в Жигулях — преступление, но он в ответ буркнул что-то нечленораздельное, что означало — отстань от меня. Между тем, узнав о моей активности, на меня обрушились некоторые мои коллеги из Академии наук СССР, работники Госплана, Министерства электрификации. Я решил посоветоваться и просить помощи у Черненко. Он охотно откликнулся на мою просьбу. Не знаю деталей закулисной борьбы, но в конце концов было принято решение не строить в этом районе атомной электростанции.