Игорь Синицин - Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя

Зимянин же в благодарность за услугу, оказанную Брежневу и его соратникам, был сделан секретарем ЦК по пропаганде.

Генсек настолько опасался динамичного и жесткого Шелепина, его многочисленных и горластых сторонников во всех звеньях партийного и государственного аппарата, что «железного Шурика» вскоре изгнали и из политбюро, и из ВЦСПС. Поводом послужили антисоветские и антишелепинские демонстрации против лидера профсоюзов СССР во время его официального визита в Англию. Размах этих демонстраций, обращенных против Шелепина как бывшего председателя КГБ, был необычайно широк. По мнению серьезных западных наблюдателей, масштабы общественного протеста в Англии, направленного против бывшего шефа КГБ, были совершенно необычны и несопоставимы с тогдашней второразрядной ролью Шелепина в мире в целом и в системе власти в СССР. Как намекали западные газеты, не обошлось без «руки Москвы»…

Брежнев умело воспользовался скандалом. Он снова понизил Шелепина. Лидера ВЦСПС убрали из политбюро и понизили на три-четыре должностные ступени вниз — до уровня заместителя начальника Комитета по трудовым ресурсам, то есть шефа системы профессионально-технического образования молодежи и рабочих. Но отставленного льва продолжали бояться и дальше. Точно в срок, оговоренный законом, — в шестьдесят лет, хотя средний возраст старцев в политбюро превышал семьдесят годочков, Шелепина отправили на пенсию. Слава богу, что в нищем и полуголодном Советском Союзе этому бывшему яркому и сильному политику сохранили и на пенсии номенклатурное материальное обеспечение. Он хотя бы не голодал и не стоял в длиннейших очередях за колбасой в старости, как миллионы стариков в коммунистической супердержаве.

Параллельно следовали отставки его сторонников, занимавших важные посты, — председателя КГБ Семичастного, главы ведомства внешнеполитической пропаганды Буркова, председателя Комитета по радиовещанию и телевидению Месяцева, некоторых других деятелей второго плана. Сначала всех их лишали информации в полном объеме, оставляли как бы в политическом вакууме. Затем медленно сдвигали по должностным ступенькам вниз. Друг и соратник Шелепина Месяцев, например, из министра, руководившего всем телевидением и радио в Советском Союзе, превратился во второразрядного дипломатического чиновника. Его назначили послом в далекую и ничего не значащую для Москвы Австралию.

Политиков высокого ранга, не обязательно шелепинцев, но членов ЦК, которые были заподозрены в критике, хотя бы даже и очень косвенной, первого лица в партии и государстве, также «ссылали» послами в разные страны. Характерным примером для номенклатуры стал в этом отношении первый секретарь Московского городского комитета партии Егорычев. Умный, яркий, энергичный политик, он осмелился покритиковать на одной из партийных конференций руководителей Московского военного округа, особенно авиационных и ракетных начальников, за слабую боеготовность противовоздушной обороны столицы. Но все они были друзьями и ставленниками Брежнева. Верховный главнокомандующий обиделся за своих людей. К тому же ему нашептали на ушко, что главным объектом косвенной критики был он сам, как Верховный…

В результате Егорычев был отправлен послом в Данию. Надо отдать должное «доброму» Брежневу. Всех своих потенциальных противников он, как правило, отправлял на малозначительные, но номенклатурные должности или на такую же номенклатурную пенсию, оставляя им почти все привилегии.

Так без спешки и потрясений были «выщелкнуты» Брежневым из обоймы политбюро не только Шелепин, но и Подгорный, Мазуров, Полянский, Шелест… Это были отнюдь не самые старые и зашоренные деятели в Советском Союзе. Но своей активностью, амбициями и претензиями на первые роли они не вписывались в застой. Многие из них позволяли себе не только по разным углам и с друзьями-собеседниками под «прослушкой», но и открыто, так сказать, «по-партийному», на заседаниях политбюро, в ходе других встреч с генсеком возражать ему, критиковать брежневских клевретов.

Один из потенциальных претендентов во второй половине 70-х годов на пост генерального секретаря ЦК КПСС, энергичный и не старый, пользовавшийся большим авторитетом в партии Кулаков ушел при неясных обстоятельствах. Секретарь ЦК и член политбюро якобы застрелился у себя на даче, напившись и поругавшись с женой. Чтобы секретарь ЦК КПСС, член политбюро, крестьянин по происхождению, прошедший огонь, воду и медные трубы, оказался столь слабым человеком, неврастеником и подкаблучником, чтобы пустить себе пулю в голову в острый момент, когда назревал очередной раунд борьбы за власть в Кремле, а он был одним из фаворитов гонки, — в такую сказку верится с трудом.

Черненко, как хозяин главных секретов в партийных архивах, в потоке бумаг, конечно, выуживал немало и был организатором самых грязных и «серых» тайн партии и государства. Кроме прямой информации и сплетен из уст в уста, как руководитель личной спецслужбы Брежнева, он получал из КГБ и МВД много справок, докладов, спецсообщений и другой информации для Брежнева, читал важнейшие шифровки из-за границы, с мест, получал и размечал Брежневу и другим руководителям для чтения важнейшие шифротелеграммы послов из МИДа, ему направляли свои самые большие секреты Министерство обороны, генштаб и Главное разведывательное управление генштаба, причем независимо друг от друга. Но все это носило бюрократический, раз и навсегда определенный своими рамками характер. Все, что знал Черненко, знал и Брежнев.

Единственный человек в Системе, который располагал большим, чем генсек, объемом информации, был председатель КГБ Андропов. Причем те секреты и тайны, которые проходили через его стол, носили не столь забюрократизированный и регламентированный характер, как входящие в ЦК КПСС бумаги. Они были живыми, ясными и реальными.

Некоторые публицисты писали, что чуть ли не с первых своих шагов в качестве члена политбюро Андропов начал плести интриги против Брежнева. В течение десяти лет я принадлежал к весьма узкому кругу его частого, а затем почти ежедневного тесного общения, понимал его с полуслова. Могу со всей ответственностью засвидетельствовать, что он во все годы, которые я был вблизи него, то есть с 70-го по 80-й, не давал никому, никогда и никакого повода делать такой вывод. Он совершенно искренно проявлял свою полную преданность Брежневу.

Он не скрывал от своих сотрудников той почтительности, которую испытывал — и, мне казалось, не из-за субординации, а чисто по-человечески, — к Леониду Ильичу. Когда по его прямому телефонному аппарату от генсека раздавался звонок и он поднимал трубку, его лицо и глаза становились добрыми, а голос мягчал, но не спускался до подхалимажа. Заговорщики и конкуренты так не реагируют в близком окружении на объект своей ненависти.