Федор Раззаков - Ефремовы. Без ретуши

Но было и другое. Помимо таланта, Михаил обладал сложным характером (благо что родился под знаком Скорпиона), из разряда тех, про который обычно говорят: он всегда ищет приключений на свою задницу. Поэтому, сев за парту, Ефремов-младший вполне мог потом сесть… в тюрьму. Но его спасла армия. Вот как он сам рассказывает об этом: «В юности у меня выбор был невелик: либо тюрьма, либо армия. Если бы я не пошел в армию, тогда угодил бы за решетку — статья 88, часть первая, «валютная». Крупным валютчиком назвать себя не могу, но периодически, конечно, «утюжил». Про статью моему отцу прямо сказали, намекнули, что в армию срочно мне надо. И я пошел…»

В армии Михаил служил в 1982–1984 годах в Вышнем Волочке Калининской (теперь Тверской) области, в войсках ПВО. От Москвы это было недалеко, поэтому до воинской части Михаил добрался на… велосипеде. Впрочем, вот как он сам вспоминает об этом:

«Помню, как какой-то парень довез меня до части в Вышнем Волочке на багажнике велосипеда. Это было часов в одиннадцать вечера. Я поддатый, естественно. А утром как заорали: «Рота, подъем!» Я подумал: «Ну все — привет. И это на два года?» У мамы моей до сих пор хранятся письма первых двух недель моей службы, где я просил: «Сделайте хоть что-нибудь, я буду вести себя хорошо».

Служил я в авиационной части, механиком третьего разряда по радиоэлектронному оборудованию. Мог бы стать первым, если бы поехал на землю — в полки. Я даже писал прошение отправить меня в Афганистан. Мне казалось, что там теплей, потому что понимал: зиму в части я не выдержу. И потом, тогда все прошения писали. Заявление прочитал командир и позвонил моей маме. Она тут же приехала в часть, а с ней ее подруга, Ия Сергеевна Саввина. Она устроила концерт для офицеров, потом меня в чайную пригласили вместе со взрослыми. Даже разрешили выпить стакан вина. В общем, обошлось. Хотя вряд ли я бы попал в боевые действия. Мы же не десантники, хотя погоны, как и у них, голубые, а простые работники аэродрома. Кто по вооружению, кто по противообледенительной жидкости. А она же и внутрь идет, «мадера» называется. Помню, как в часть привезли МиГ, то ли 21-й, то ли 25-й. И все: офицеры, прапора — бежали к нему с трехлитровыми банками, канистрами, чтобы сливать противообледенительную жидкость.

Первые полгода я был не пришей ни к чему рукав и болтался как кусок чего-то в проруби. Служил как все, и даже хуже, чем все. Во второй роте, в первом взводе. Всего рот было десять, и считалось, что вторая — это что-то вроде дисбата. А первый взвод второй роты, которой командовал сержант Микелайтис, — большой ему привет, если он это прочитает, — это дисбат в дисбате. На территории части стоял храм, в котором когда-то снимали фильм «Праздник святого Йоргена». И поговаривали, что на том месте, где у нас был плац, раньше стояло кладбище. По нему я утром и бегал километра по три в противогазе.

Потом меня приняли в постоянный состав. Хорошее в этом было то, что у меня образовалось много свободного времени, я ходил в библиотеку и очень много чего прочитал. Достоевского, Некрасова, Тургенева, Гоголя. А плохое то, что меня назначили помощником начальника политотдела по комсомольской работе и для этого прямо в армии приняли в комсомол. Должность эта была прапорщицкая, а кроме того — политическая, воспитательная. Я отвечал за концерты в клубе и получал двадцать восемь рублей, будучи простым рядовым. Как режиссер ставил концерты на Новый год, 23 Февраля. Помню, перед 8 Марта собрал солдат, которые могли что-то читать, и они декламировали Пушкина, Лермонтова, Фета. Я видел, как женам офицеров это нравится: негромкий рояль, молодые парни читают стихи о любви — и ни слова о коммунизме. Мы из-за этого заняли только второе место. Если бы прочитали хотя бы одно стихотворение про партию — было бы первое.

Служба моя обошлась без подвигов. Я не был на передовой, не участвовал в боевых действиях. Ну с парашютом один раз кидали. Но и то — я ничего не выдергивал: он сам раскрылся. Вообще, в армии каждый день кажется достаточно обыденным. Только в воскресенье хорошо, потому что дают яйца и масло.

Как-то я стоял в карауле, охранял склады. Мне дали реально заряженный автомат. Дело было зимой, я ходил так где-то полчаса, а потом начал поглядывать в сторону забора — вот бы полезла какая-нибудь сука. Шмальнуть хотелось, хотя бы в воздух. А то что просто так ходишь по кругу, да еще и на морозе.

Во время моей службы генеральные секретари умирали один за другим. Брежнев вообще умер в мой день рождения — 10 ноября 1982 года. Я из-за этого уехал в командировку — так тогда называли отпуск — на месяц позже.

Часть наша была очень большая — что-то между дивизией и полком. У нас в роте было много литовцев, через год приехали азербайджанцы, еще через полгода ребята с Кавказа: ингуши, карачаевцы. Из-за интернационального состава бывали и драки, и какие-то трения, но я не видел по-настоящему серьезных конфликтов на национальной почве. Матом все равно все ругались по-русски. Один азербайджанец как-то ногу сломал, когда все бежали вниз с третьего этажа на построение. До этого он вообще по-русски не говорил. А как сломал ногу, сразу вспомнил: «врач», «немедленно», «домой», «мама».

Дедовщина была — и меня в душу, то есть в грудину, били. И я давал пару раз. Но не скажу, что было что-то, от чего можно повеситься. У меня уже было два фильма к тому времени, все знали, что я артист. Старослужащие вызывали к себе: ну давай, рассказывай, как у вас там, в Москве? А я выдавал какие-то истории. Что-то привирал, конечно.

У меня было много суток губы — за всякое, я же хулиганистый человек. А последняя губа была такая. За неделю до дембеля мы с Лешкой Ткачевым — армейским товарищем, с которым я до сих пор дружу, — пошли в самоход. В Вышнем Волочке всего два ресторана: «Березка» и «Цна», названный так по имени речки. И нет бы нам пойти в более гражданский, «Цну». А мы заявились в «Березку», где часто сидели офицеры. Сначала они на нас не обращали внимания. Все же знают, что мы почти дембеля. Уже и приказ вышел, нам идти через неделю. Но мы поддали немного, стали итальянские песни петь, маршировать. В общем, нас забрали на губу, где мы и просидели три дня. А после еще и устроили дембельский аккорд: приказали покрыть потолок караульного помещения щитами, покрасить их в два слоя водоэмульсионкой и еще узор нанести через трафарет. Если бы мы делали это вдвоем, ушел бы месяц. Но два взвода сделали это часа за четыре.

Уходя из армии, мы с Лехой спросили лысого на КПП: «Сколько тебе служить, парень?» Он ответил: «Два года». Мы ему: «А нам два шага: раз, два». И пошли не оборачиваясь. Такая традиция. Ну а потом зашли в ресторан «Березка»… В общем, так мы в первый день никуда и не уехали, ночевать вернулись снова в роту.