Любовь Орлова - О Сталине с любовью

Ночью я долго не могла заснуть. Лежала с закрытыми глазами, но сон все никак не шел. Вместо сна меня одолевали мысли. Разные, светлые. Я то перебирала события минувшего дня, то принималась мечтать, то вдруг начинала укорять себя. Но разве можно укорять за то, что полюбила? (В покое ночной тишины я окончательно поняла это.) Любви покорны все возрасты, все сердца… Любовь прекрасна, и нет в нашей жизни большей ценности. Чем ценна жизнь, как не любовью? Заснула я лишь под утро. Плотные шторы не пропускали свет, циферблата часов не было видно, но у меня есть чувство времени. Внутреннее. Если оно и подводит меня, то не более чем на четверть часа.

Спала я мало, но, к своему удивлению, полностью выспалась. Утром встала бодрая, полная сил, окрыленная. Радость, а если говорить точнее, то предчувствие чего-то радостного, не покидала меня и в тот день, и в последующие дни.

Следующая наша встреча произошла уже после 8-го Марта. Утром вдруг раздался звонок. Обладатель выразительного баритона сообщил мне, что сегодня в половине одиннадцатого вечера за мной приедет машина, и спросил, где я буду в это время. Больше он ничего не сказал, но я и так все поняла. Я ответила, что буду уже дома, но попросила, чтобы машина ждала меня на бульваре, не сворачивая к нашему к дому. Помню, что на вопрос о марке и номере машины мне ответили: «Не волнуйтесь, вас узнают».

Весь день прошел как на иголках. Чем бы я ни занималась, думала я только о предстоящей встрече. Вечером битый час простояла перед зеркалом, меняя наряды, хотя подобное поведение мне совершенно несвойственно. Я заранее решаю, что мне надеть, продумываю все детали вплоть до брошки или бус. Это существенно экономит время. Но в тот день в голове моей был такой сумбур, что продумывать я ничего не могла. Наконец определилась, собралась и в десять двадцать пять вышла из дома. Медленным шагом дошла до бульвара и увидела ожидавшую меня машину. В том, что она ждет именно меня, не было никаких сомнений, потому что из нее вышел мужчина, поздоровался со мной, назвал по имени-отчеству и распахнул передо мной заднюю дверь.

Меня привезли на загородную дачу и провели на второй этаж, в кабинет Сталина. Он что-то писал, сидя за столом. Увидев меня, отложил перо и вышел мне навстречу.

Наше рукопожатие непонятным для меня образом перешло в объятие. От его кителя приятно пахло одеколоном и табаком. Будучи не в силах сдержать обуревавшие меня чувства, я разрыдалась, хотя повода для слез не было никакого. Он понял мое настроение, не удивился, не стал задавать вопросов, а усадил, погладил по голове и сказал, что сейчас мы будем пить чай. Когда чай принесли, он, не спрашивая, добавил в мой стакан немного коньяку из графина, положил сахару, размешал и сказал, что «чай хорош, пока горяч». Пока мы пили чай, Сталин хвалил загородную тишину, свежий загородный воздух и говорил о том, как хорошо ему здесь работается.

Потом произошло то, что должно было произойти… Никогда еще за всю свою жизнь я не была так счастлива, как тогда.

Как же ужасно говорить о счастье в прошедшем времени! Увы, время вспять не повернуть. А так иногда хочется… Только память может ненадолго вернуть нас в прошлое, может помочь пережить ушедшее заново. Закрываю глаза, начинаю вспоминать и так увлекаюсь, что не обращаю внимание на слезы. В последнее время я часто плачу, когда меня никто не видит. Стала весьма щедра на слезы.

Сильно ли изменилась моя жизнь после марта 1935 года? Смотря с какой стороны посмотреть. С одной стороны, конечно же, изменилась, потому что ее озарило (пишу это слово, не боясь преувеличений, поскольку никаких преувеличений нет — то было именно озарение) светлое чувство любви. Открою секрет — я всегда очень осторожно влюблялась. Не то чтобы не позволяла себе влюбляться, сдерживала чувства или как-то еще ограничивала себя, нет. Просто мне не свойственны безумные порывы. Я человек трезвых взглядов и всегда смотрю на все трезво. Очертя голову бросаться в омут — это для меня неприемлемо. Я могла влюбляться быстро, но все равно делала это осторожно. Другого слова и не подберу. Рассматривала своего избранника со всех сторон. Пыталась составить целостное впечатление, понимала, что в каждом человеке есть не только хорошее, но и плохое. Я никогда не идеализировала тех, кого любила. Я была осторожной. Может, подобный рационализм в какой-то мере и обедняет жизнь, лишая ее чего-то яркого. Не знаю. Может, и обедняет. Но зато предохраняет от разочарований. Все, и людей, и явления, надо принимать такими, какие они есть на самом деле. Слова «не сотвори себе кумира» имеют гораздо более глубокий смысл. Дело-то приходится иметь не с сотворенным кумиром, не с образом, созданным своим воображением, а с живым человеком. Многогранным. Разносторонним. Разным.

Я очень осторожный человек. Во всем. Не столько расчетливый, сколько осторожный. Это свойство я получила не от рождения. Его привила мне жизнь. Привила достаточно рано. Многое пришлось пережить. Если кто-то думает, что мой жизненный путь был усыпан розами, то сильно ошибается. Шипов на нем было гораздо больше, чем роз. Много больше. Ничто в жизни не дается просто так, без усилий. Но и не бывает так, чтобы усилия оказались бесплодными. Если, конечно, это настоящие, самоотверженные усилия, серьезный труд. Когда я только начала получать письма от зрителей (и еще не успела привыкнуть к тому, что мне пишут совершенно незнакомые люди), то меня очень удивило мнение посторонних людей об актерской профессии. В представлении многих это какая-то сказка — аплодисменты, цветы, красивые наряды. Мне так и писали: «Хочу стать актрисой, хочу жить в сказке». Мало кто, кроме самих актеров, знает истинную сущность актерства, понимает, какой это тяжелый труд.

Но я отвлеклась. Не о труде сейчас речь, а о тех чувствах, которые я испытывала к Сталину. Несмотря на весь мой рационализм, тогда мне было очень сложно разобраться в себе. Любовь к Нему завладела мной всецело. Никакой осторожности, никакой оглядки. Только любовь. Любовь!

Почему так случилось? Ведь я уже была не юной девочкой, а взрослой женщиной. Впоследствии я много думала об этом и пришла к выводу, что у любви, вспыхнувшей в моем сердце, была основа, некий «фундамент». Этой основой были уважение, восхищение и чувство признательности. Зерно любви (ах, как цветисто хочется выражаться сегодня!) упало в подготовленную почву и тут же дало всходы. На самом деле я влюбилась в Сталина гораздо раньше, на расстоянии, а когда поняла, что это «далекое» чувство может стать «близким», то буквально потеряла голову от счастья. Действительно потеряла на какое-то время. Ходила сама не своя, старалась, чтобы никто этого не заметил, придумывала разные отговорки. Мама (разве что-то можно скрыть от матери?) обеспокоилась и дважды подступалась ко мне с расспросами.