Лев Визен - Хосе Марти. Хроника жизни повстанца

По утрам ночные сторожа докладывали сеньоре Гамильтон, что доктор Марти опять лег на заре. Мерседес качала головой. Бедный доктор, он совсем не хочет себя поберечь.

А в это время «бедный доктор», наскоро перекусив, уже начинал готовиться к лекциям. Преподаватели и ученики нескольких колледжей Каракаса уговорили его прочесть курс ораторского искусства.

Марти чувствовал, что, посвящая восторженных юношей в тайны ораторских водоворотов, он в чем-то противоречит их старому богу — ревнителю классической речи Сесилио Акосте. Но сам Акоста упрекал кубинского вольнодумца только в неосторожности. Акоста был прав. Гусман Бланко пристально следил за большелобым мамби, превращавшим свои лекции в страстные беседы на опасную тему: свобода, демократия, честь.

Вскоре Марти получил официальные письма от директоров колледжей «Санта-Мария» и «Вильегас». Они просили доктора Марти занять профессорские кафедры в их заведениях и вести курсы литературы и французского языка.

Марти улыбнулся. Он догадался, что Фаусто Альдрей приложил руку к этому делу. Да, недаром Болет так тепло говорил о нем.

Только благодаря Альдрею ему удавалось пока что ладить с Бланко. Диктатор уже не раз предлагал Марти через дона Фаусто сольную партию в придворном хоре. Кубинец отделывался общими фразами на страницах «Ла Опиньон Насьональ», а ее редактор докладывал Бланко, что Марти мало пишет «из-за болезни».

Кончалась весна, но ее великолепие было омрачено.

Акоста уже не вставал, и священники дежурили у его изголовья. Венесуэла теряла человека, который был мозгом и совестью честного либерализма, и замены ему не видел никто.

С болью следил Марти за угасанием Акосты. Немощный телом, но сильный духом вожак покидал сынов Боливара в трудное для них время. И кубинец решил поднять забрало.

Он попросил у властей разрешения на выпуск журнала «Ла Ревиста Венесолана», дипломатично обещая избегать на его страницах «страстей и вопросов внутренних споров». Бланко, по-видимому, счел, что Марти сдается, и разрешение было дано очень быстро.

1 июля 1881 года первый номер журнала появился в руках разносчиков.

Каракас смог снова убедиться, что Марти достоин своей литературной славы. «Воздадим честь чести», — писал кубинец, и никто не смог найти ни единой погрешности в его историографии.

Сам Марти тоже знал, что первый номер его журнала неуязвим. Он писал о признанном и уже умершем национальном герое Мигеле Пенья, оттачивая каждую фразу, обдумывая каждый обзац. На смену пышному стилю времен Гватемалы пришел новый, более строгий, и недаром спустя много лет исследователи творчества Марти сочли лучшей характеристикой его венесуэльской прозы написанные им же самим слова о Мигеле Пенья: «Его речь сверкала четкими, смелыми образами и точными, сильными словами».

…Акоста умер через неделю. А еще неделю спустя, 15 июля, Гусман Бланко потрясал гранками второго номера «Ла Ревиста Венесолана» перед носом главного цензора. Жирным синим карандашом президента были подчеркнуты строки: «Это был человек доброты и любви, знания и веры. Он придавал силу и указывал новые пути, был прозорлив и помогал видеть другим. Он воплощал красоту духа, посвящая всего себя необходимому. Он обладал великой силой искренности, которая даруется мудрецам и детям. И его перо вечно зелено. Он оставался бодрствующим, в то время когда другие спали».

Казалось, в этих словах нет ничего крамольного. Но Бланко считал иначе. Его моральный противник, человек, отказавшийся служить его Венесуэле, «обладал великой силой искренности»? Чертов старик, смущавший юнцов вместо того, чтобы сотрудничать в его прессе, «оставался бодрствующим, когда другие спали»?

«Доброжелатели» уведомили Марти о гневе Бланко и его решении: либо в следующем номере «Ревисты» слава президента получит достойный ее отзыв, либо… дорога до Ла Гуайры кубинцу знакома.

Вечером 27 июля Марти торопливо писал Альдрею: «Мой друг, завтра я уезжаю из Венесуэлы и возвращаюсь в Нью-Йорк.

Я чувствовал теплоту и щедрость сердец в этой стране, и я с признательностью отвечаю им тем же. Исполнение их надежд и ожиданий — мое желание и радость, их печаль —. мое страдание.

Я сын Америки. Я принадлежу ей. И венесуэльская земля является колыбелью той Америки, развитию, обновлению и немедленному укреплению которой я посвятил себя. Верные сыны не отрекаются от колыбели. Пусть Венесуэла скажет, как я могу служить ей».

Он взял билет на судно «Клаудиус», отходившее назавтра из Ла Гуайры. Деньги на дорогу одолжил ему один из учеников Сесилио Акосты.

Кармита открыла дверь, держа в руках кофейник. В гостиной все было так, словно он и не уезжал, в вазочке лежало его любимое печенье. Из-за стола, поперхнувшись, вскочил доктор Эусебио Эрнандес, порывисто обнял друга.

— Здесь так скучали без тебя, Пепе…

Письмо матери, длинное и грустное, ожидало Марти. Донья Леонора хотела сыну понятного ей простого житейского счастья. «Я знаю, — писала она, — что после этого путешествия ты увидишь, что люди одинаковы везде и что во всех углах земли есть недовольные. Вспомни, Пепе, я говорила тебе в детстве, что на том, кто вмешивается во все, судьба ставит крест».

Он печально улыбнулся. Бедная мамита, она никак не поймет, что его крест уже давно лежит на его плечах. И он будет нести его до конца.

Наутро с шумом ввалились венесуэльцы: Ника-нор Болет Пераса и его помощники по издательству.

— Сеньор президент играет в Наполеона, — рассказывал друзьям Марти. — Для полного сходства ему не хватает похода в Россию. Мешает также огромный рост, бас и черная борода. Он уже чеканит медали, где профиль Боливара лишь выглядывает из-за его профиля…

— Что ты собираешься делать теперь? — спросил Болет.

Марти встал, подошел к окну. Где-то вдалеке гудели пароходы. Что делать? Революция разгромлена. Говорят, только в Тампе и Кайо-Уэсо — населенных кубинцами городах Флориды — патриотические клубы еще продолжают активно работать. С Кубы нет известий. Здесь, в Нью-Йорке, газеты кричат о трагедиях. Президент Гарфильд получил пулю в спину и медленно умирает. Рабочие проводят стачку за стачкой. Люди теряют веру в незыблемость конституционных свобод. Рушатся замыслы Джефферсона, который мечтал о новом обществе без разительных контрастов. Капитал наступает… Что делать?

— Я буду, дорогой Болет, собирать силы и продолжать борьбу.

— Ты говоришь о независимости Кубы?

— Да. Но не следует считать независимость моего острова конечной целью. Она — одно из средств борьбы за единство всей нашей Америки.

Вечером он никуда не пошел, а сел за письменный стол. Он так и не выписал своих книг в Каракас, и теперь они окружали его, как верные солдаты молчаливо окружают проигравшего бой командира. Обсидиановый держатель для бумаг — подарок мексиканца Диоса Песо — лежал там же, где и полгода назад. Марти провел рукой по его холодной полированной грани. Проигрыш одной битвы обязывает выиграть другую — разве не он сам сказал это? Он взял перо: