Лев Визен - Хосе Марти. Хроника жизни повстанца

В старой Гаване улицы узки, и поэтому жители противостоящих домов могут переговариваться без труда. Сельен и Фортье вышли на балкон и стали разговаривать с соседками, а остальные принялись за апельсины. Прошло несколько минут. Пепе слышал, как смеялись девушки, спрашивая у Мануэля, не отведал ли он настоя агуате [16] Настой из листьев агуате, по кубинскому поверью, приносит удачу в любви. . Внезапно донесся грохот барабанов. Из-за угла показался волонтерский батальон.

Друзья давно привыкли к подобным зрелищам. Думая, что волонтеры уже миновали дом, Фермин бросил в окно кожицу от апельсина. Но батальон растянулся, оранжевый комочек ударился о шляпу одного из пехотинцев, и волонтеры услышали звонкий смех.

Друзья смеялись очередной шутке соседских сеньорит. Но не в меру самолюбивые вояки приняли смех на свой счет.

Едва стемнело, они вломились в дом Домингесов.

Они нашли экземпляры «Ла Патриа Либре», карты Кубы с условными обозначениями боев на востоке и, наконец, черновик письма Карлосу де Кастро. Сеньор Ланса-и-Торрес просмотрел доставленные ему бумаги. Да их целая шайка, этих подросших мамби, и правильно поступили славные волонтеры, схватив негодяев. Нелояльность, оскорбление чести героического первого батальона и его лейтенанта де Кастро налицо. Заводила у них, как и следовало ожидать, Марти…

Россыпи звезд и золотых крестов сияли на мундирах испанских судей в зале военного трибунала Гаваны. Лишь в этот день, 4 марта 1870 года, Пепе впервые после ареста увиделся с Фермином. Они едва успели кивнуть друг другу — председатель военного трибунала подполковник Франсиско Рамирес предоставил слово прокурору.

Шурша черной шелковой мантией, Ланса-и-Торрес начал издалека. Он долго говорил о злодеях, которым не дороги честь и святость короны, о тех, кто идет пагубной дорогой против наставлений отцов церкви. Он сказал и о том, что эти злодеи пытаются отторгнуть от Испании дарованный ей богом остров Кубу, что в стихотворных аллегориях они прославляют кровопролития и бунты…

Судьи скучали. Председатель, склонившись, прошептал своим неосведомленным коллегам, что это еще не все. И действительно, Ланса-и-Торрес патетически возвысил голос:

— Более того, достопочтенные сеньоры судьи! Преступники запугивают честных испанцев. В письме доблестному сеньору де Кастро подсудимые обвиняют его, а значит, и всех волонтеров в предательстве!

На скамьях для публики раздался рев:

— Смерть бунтовщикам! Повесить их! Отдайте их в наши руки! Смерть!

Председатель не спешил навести порядок. Благоразумнее было не связываться с головорезами из первого батальона.

Наконец шум утих.

— Подсудимый Домингес, кем написано преступное письмо сеньору де Кастро?

— Это письмо написано мной. — Ответ прозвучал негромко, но решительно.

Подсудимый Марти, вы подтверждаете показания подсудимого Домингеса?

— Нет. Это письмо написал я!

Судьи переглянулись. Парни пользуются тем, что их почерки очень схожи. Но разве не ясно, что в конце концов тот, чья вина окажется большей, может заработать смертную казнь? Зачем они лезут в петлю оба?

— Подсудимые Марти и Домингес, я повторяю вопрос: кто написал это письмо?

Друзья поднялись вместе.

— Но не могли же вы писать одно письмо одновременно!

Пепе сделал шаг вперед, опережая Фермина.

— Уважаемые сеньоры, — прозвучал его голос, — это письмо написано мной. Я писал его в одиночестве. Я не мог не написать его потому, что всем сердцем осуждаю несправедливый испанский гнет на моей прекрасной родине и презираю тех кубинцев, которые хотят увековечить его. Я знаю, что письмо всего лишь предлог. Вы судите нас за верность свободе родины. И я не боюсь вашего приговора.

Суд совещался долго. Повесить, как требует прокурор? За что? За речь в суде и письмо? Председатель покачивал напомаженной головой.

Приговор гласил:

«За оскорбление чести первого батальона волонтеров

Хосе Марти, из Гаваны, 17 лет, приговаривается к 6 годам каторжных работ;

Фермин Домингес, из Гаваны, 18 лет, приговаривается к 6 месяцам тюремного заключения…»

Грубая одежда без белья, цепь на поясе, прикованная к кольцу в холодной стене темного подземелья, деревянные башмаки на босых ногах и, наконец, главный признак «политического» — жесткая черная шляпа с высокой тульей на обритой голове — так выглядел каторжанин Марти уже через час.

Ему разрешили проститься с отцом, и целых пять минут Пепе утешал готового заплакать дона Мариано. Он успел передать отцу клочок мятой бумаги. Дон Мариано ловко сунул клочок в карман, а выйдя за ворота тюрьмы, первым прочел неровные, торопливо нацарапанные строки:

Дон Мариано не любил стихов, он всегда был лояльным испанцем, но теперь, выйдя за ворота тюрьмы, он остановился посреди мостовой и погрозил кулаком грязно-серым замшелым стенам.

Никто не знал и никогда не узнает, сколько кубинцев встретили свою смерть в поглотившем Пепе каземате. Они задыхались в вонючих и темных камерах, их пытали водой, огнем, светом, темнотой. При пытке звуком заключенных сажали в каменную пещеру. В огромном зале перед пещерой другие заключенные били в набат. Великолепная акустика множила звуки до фантастических раскатов. Люди сходили с ума через несколько часов.

В другой камере была установлена «медленная гильотина». Голову обреченного охватывали полукружьями железных тисков. Еще один узник, осыпаемый ударами плетей, начинал медленно завинчивать тиски, сдвигая полукружья. Проходили считанные минуты, и глаза пытаемого вываливались из орбит, черепная коробка лопалась…

Несчастных не хоронили — их тела по специальным желобам спускали в море, где несли зловещую вахту стаи карибских акул.

Дон Мариано знал обо всем этом. Знал об этом и Пепе. Но если отец молил святую Марию вызволить сына, то сын прочел вечернюю молитву, заклиная бога послать ему новые силы для борьбы.

Юноша не поддался чувству обреченности. Он страдал едва ли не больше других узников из-за своего слабого здоровья, но неизменно старался помочь окружавшим его людям, менял повязки на их ранах, подкладывал тряпки под ржавые браслеты кандалов. Страдания других были для него большей болью, чем собственные страдания.

Каторга быстро превращала юношу в гремящую цепями тень. Каждый день, по четыре в ряд, заключенные отправлялись в каменоломни «Сан-Ласаро» — гигантские ямы в известняковых пластах. На дне каменоломен стояли лужи нечистот, никогда не оседавшая пыль разъедала глаза. Пепе начал слепнуть. Когда он поднимал голову, ему казалось, что даже небо окрашено в жуткий белесый цвет. Его мучили кашель, сильные боли в нижней части живота. Тюремный доктор был краток: