Максим Чертанов - Эйнштейн

Занимался он в тот период квантами. Иоганесу Штарку, 21 июля: «Вы не можете себе представить, сколько усилий мне потребовалось, чтобы придумать удовлетворительный математический подход к квантовой теории». Опубликовал две статьи о них. Милева — Элен Савич, лето 1909 года: «Мой дорогой теперь принадлежит к числу самых выдающихся физиков… за ним все так ухаживают, что становится не по себе… Остается только пожелать, чтобы слава не испортила его как человека, я очень на это надеюсь. Ведь когда человек становится таким знаменитым, у него остается не много времени для жены…» Август, однако, они провели вместе в горном кантоне Граубюнден; перед отъездом он уволился из Бернского университета. Решился написать кумиру, Эрнсту Маху: «Я очень рад, что Вам нравится теория относительности… остаюсь Вашим, почитающим Вас, учеником». В сентябре поехал на зальцбургский съезд естествоиспытателей, познакомился с серьезными физиками — Планком, Вилли Вином, Арнольдом Зоммерфельдом, с будущим закадычным другом Максом Борном. Делал доклад о квантах света и яростно поддержал идеи Планка — до сих пор на это никто не осмеливался. Сказал, что классическая волновая теория света и квантовая теория пока друг с другом не согласуются, но «следующая фаза развития теоретической физики даст нам теорию света, которая будет в каком-то смысле слиянием волновой теории света с теорией истечения…» (то есть квантовой). Но физики продолжали пребывать по этому поводу в глубокой задумчивости. Пайс: «Вряд ли нужно говорить о том, какое огромное значение для развития физики XX в. имело это высказывание Эйнштейна. Мне также кажется, что эта позиция повлияла и на судьбу самого Эйнштейна, если не как личности, то, во всяком случае, как ученого. В 1909 г. в возрасте 30 лет он был готов принять теорию слияния. Его никто не поддержал: Планк определенно не разделял его точку зрения; Бору еще предстояло выйти на сцену».

Письмо к Бессо, 17 ноября: «Немного и безуспешно думал о световых квантах». 31 декабря ему же писал, что пытается получить кванты из уравнений Максвелла. В тот же день, Лаубу: «Я еще не нашел решения проблемы световых квантов. Но все равно буду пытаться решить эту задачу, которую так люблю». Все шло к тому, что он должен был стать основоположником квантовой физики: он понимал о частичках такое, чего другие не понимали.

Его квантовых идей не оценили, но на Нобелевскую премию (за СТО) выдвинули — в первый раз; сделал это Оствальд. Приглашения выдвигать кандидатов рассылаются Нобелевским комитетом в составе пяти человек, избираемым из членов Академии; Комитет большинством голосов решает, кого рекомендовать Академии; рекомендация ставится на голосование на секции физики Академии; затем голосует пленарное заседание Академии, так что результаты голосования не всегда совпадают с рекомендацией Комитета и голосованием секции. В 1908 году Комитет и физическая секция были за Планка, но Академия их не послушала. (Пуанкаре выдвигали раз сто, но безуспешно: его считали не физиком, а математиком, а, как известно, Нобелевской премии по математике не существует.) На сей раз премию получили Браун и Маркони — за беспроволочный телеграф.

5 октября Эйнштейны переехали в Цюрих, поселились в доме 12 по улице Муссонштрассе, в соседях оказался Адлер с женой, ежедневные беседы, почти «Академия», Эйнштейн хотел обратить друга в физику, тот его — в политику, оба преуспели мало. Марсель Гроссман тоже в Цюрихе, под рукой. Новые приятели: профессор истории Альфред Штерн и профессор права Эмиль Цюрхер. Все довольны. Милева забеременела, писала Элен Савич: «Не могу выразить, как я счастлива, что Альберт теперь свободен от своих ежедневных восьми часов в офисе и теперь сможет посвятить себя своей любимой науке, и только науке». Но счастье не принесло денег. 15 октября Эйнштейн вступил в должность; оклад нештатника — 4500 франков, то есть то же, что было в Берне, а жизнь в Цюрихе дороже; чтобы прожить, Милева устраивала обеды для студентов. Проклятый быт ее засасывал все глубже.

Ее муж читал в 1909–1910 годах введение в механику, термодинамику, кинетическую теорию тепла, в 1910–1911-м — электричество и магнетизм, а также вел семинар по общей физике; студентов было куда больше, чем в Берне. Один из них, Ганс Таннер, вспоминал, что преподавал он хорошо: «Когда он поднялся на кафедру, в поношенном костюме, со слишком короткими брюками, когда мы увидели его железную цепочку от часов, у нас появилось скептическое отношение к новому профессору. Но с первых фраз он покорил наши черствые сердца своей неповторимой манерой чтения лекций. Манускриптом, которым Эйнштейн пользовался при чтении, служила заметка величиной с визитную карточку. Там были обозначены вопросы, которые он хотел осветить в лекции. Таким образом, Эйнштейн черпал содержание лекции из собственной головы, и мы оказались свидетелями работы его мысли… мы сами видели, как возникают научные результаты. Нам казалось после лекции, что мы сами могли бы ее прочесть… Мы имели право в любой момент прервать его, если нам что-либо казалось неясным. Вскоре мы вовсе перестали стесняться и подчас задавали элементарно глупые вопросы. Непринужденности наших отношений способствовало то, что Эйнштейн и на перерывах оставался с нами. Импульсивный и простой, он брал студента под руку, чтобы в самой дружеской манере обсудить неясный вопрос».

По вечерам в кафе устраивали неформальные коллоквиумы, часто профессор таскал студентов к себе домой. Пайс, однако, пишет со слов Эйнштейна, что преподавать ему не нравилось: «Он явно получал удовольствие от объяснения своих идей другим, и это у него превосходно получалось благодаря особому мышлению, совершенно неформальному и интуитивному. Но, видимо, его раздражала необходимость готовить и объяснять материал, который его в данный момент не занимал, так как подготовка к лекциям мешала его собственным мыслям».

Лауб от него ушел (хотя остались в хороших отношениях и переписывались), нужен был новый помощник для математики (которая теперь ему требовалась далеко не на студенческом уровне). Им стал немецкий еврей Людвиг Хопф (1884–1939). Вместе они написали две статьи о квантах, главной целью которых было доказать, что открытие Планка верно и, как когда-то уравнения Максвелла, опрокидывает всю классическую физику.

Зачем мы всюду указываем, кто был евреем и кто не был, это же неприлично? А почему, собственно, неприлично? Для Эйнштейна, как уж говорилось, полжизни было сосредоточено в «еврейском вопросе»; не просто «любопытно», а важно для понимания его характера и его взглядов знать, всегда ли он будет брать в ассистенты только евреев. Еще вопрос: из каких средств Эйнштейн оплачивал работу своих многочисленных помощников? Тут было три варианта: а) ассистент работал с ним «на общественных началах», ведомый собственным ученым честолюбием, а зарплату получал в другом месте; б) Эйнштейн «выбивал» для ассистента оплачиваемую должность; в) Эйнштейн (в редких случаях) содержал ассистента, и тот становился чем-то вроде члена семьи. И наконец, почему ассистенты уходили и то и дело приходилось искать новых? Он с ними ссорился? В отдельных случаях, возможно, да, но в подавляющем большинстве они, будучи людьми способными, шли на повышение, то есть становились самостоятельными доцентами и профессорами.