Геннадий Прашкевич - Станислав Лем

Воспользуюсь таким примером: существует игра, основанная на том, что на чистом листе бумаги рисуют совершенно не связанные друг с другом элементы, какие-то штришки, кривые линии, колечки, завитушки и тому подобное; требуется создать на основе всего этого рисунок, имеющий определённый и однозначный смысл, так, чтобы он охватил все разрозненные подробности, поглотил их в качестве элементов, составляющих общую картину. Так вот, мне кажется, суть моего творчества в то время в том и заключалась, чтобы в ходе повествования сливать воедино первоначально разбросанные беспорядочно (по значению) первичные элементы. Разумеется, чтобы иметь возможность более или менее успешно проводить вторичную интеграцию материала с первоначально низкой степенью конвергенции (семантической, ситуационной), я должен обладать максимальной свободой действия. Если её нет, все труды обречены на провал…» {53} 53 Там же.

19 апреля 1974 года Лем писал своему русскому переводчику Рафаилу Нудельману:

«Думаю, что я уже знаю, как должно было закончиться моё “ Расследование“.

Проблема должна была выглядеть так. Выявлена серия непонятных явлений, неважно каких! Были события A1, A2, A3, А4, А5, А6… AN. Наконец, возникла гипотеза, которая рационально объясняла всё, за исключением одного события, например, А9. Совершенно ясно, что А9 никак не удастся впихнуть в эту гипотезу. Отсюда два выхода: а) считаем гипотезу ошибочной; всё, то есть создание гипотезы, начинаем с самого начала, загадка остаётся (именно так фактически заканчивается “Расследование”); б) считаем, что случай А9 не входит в серию! Он “из другого семейства”, отдельный, он имел собственные причины и чисто случайное сходство с явлениями всей серии. Всё объяснено, гипотеза себя оправдала, гностика спасена, и лишь нужно будет ещё отдельно разгадать случай А9. И если даже он не будет объяснён, гипотезе это не повредит, скажем просто, что откладываем дело ad acta [34] В архив (лат.). , поскольку в этом ином случае обстоятельства сложились так, что следы затёрты и реконструкция невозможна. Я этого не учёл. А жаль. Потому что это очень красивая модель познавательного продвижения».

Начиная с романа «Расследование», о Станиславе Леме можно говорить как о настоящем крупном состоявшемся художнике. Он научился не только придумывать, он научился в полную силу пользоваться собственной памятью. Он научился не бояться того, что хранится в её глубинах, поэтому любой текст с этой поры освещен им самим, его личностью. Как пример приведём крошечный эпизод из романа, который нет смысла придумывать, скорее всего, он просто жил в памяти писателя, чтобы явиться в нужное время.

«Когда Грегори выходил из метро, было около одиннадцати.

Сразу же у поворота, за которым находился дом семейства Феншоу, в нише стены постоянно обретался, поджидая прохожих, слепой нищий с огромной облезлой дворнягой у ног. У него была губная гармошка, в которую он дул только при чьём-нибудь приближении, даже не пробуя делать вид, что играет, — он просто сигналил. Старость этого человека угадывалась скорее по его одежде, нежели по физиономии, покрытой растительностью неопределённого цвета. Возвращаясь домой поздно ночью, Грегори встречал его всегда на одном и том же месте, как вечный укор совести. Нищий принадлежал уличному пейзажу наравне с эркерами старой стены, между которыми он сидел. Грегори и в голову не пришло бы, что, молчаливо мирясь с его присутствием, он совершает должностной проступок. Ведь он был полицейским, а согласно полицейским инструкциям, нищенство воспрещалось.

Он никогда особенно не думал об этом человеке, однако старик, кажется, занимал какое-то место в его сознании и даже возбуждал какие-то чувства, проявлявшиеся в том, что Грегори, проходя мимо, немного ускорял шаг. Он не признавал подаяния, но это не объяснялось ни его характером, ни его профессией. По неведомым ему самому причинам, он ничего никогда не подавал нищим; думается, здесь срабатывала какая-то не совсем понятная застенчивость. Однако в этот вечер, уже миновав старика, он совершенно неожиданно для себя вернулся и подошёл к тёмному углу, держа в пальцах извлечённую из кармана монету. И тогда произошёл один из тех пустяковых случаев, о которых не рассказывают никому и вспоминают с ощущением жгучего стыда. Грегори, убеждённый, что нищий протянет руку, несколько раз совал монету в неразличимый сумрак закутка между стенами, но каждый раз наталкивался только на неприятные в соприкосновении лохмотья; нищий вовсе не спешил получить подаяние, но как-то неуклюже, с трудом прижимая к губам гармошку, дул ни в склад ни в лад. Преисполненный отвращения, не в состоянии и дальше нащупывать карман в драной одежде, Грегори вслепую положил монету и двинулся дальше, как вдруг что-то негромко звякнуло возле его ноги. В слабом свете фонаря блеснул катящийся вдогонку за ним его собственный медяк. Грегори безотчётно поднял его и швырнул в тёмный излом стен. Ответом был хриплый, сдавленный стон. Грегори, близкий к отчаянию, устремился вперёд большими шагами, словно убегая. Весь этот эпизод, продолжавшийся, пожалуй, с минуту, привёл его в дурацкое возбуждение, которое прошло лишь перед самым домом, когда он заметил свет в окне своей комнаты…»

В 1959 году романы «Эдем» и «Расследование» вышли отдельными книгами.

В том же году был издан и сборник рассказов «Вторжение с Альдебарана» — в краковском Литературном издательстве, в котором ранее вышли «Диалоги», а в будущем будут выходить практически все новые произведения Лема.

В сборнике «Вторжение с Альдебарана» впервые появились рассказы о пилоте Пирксе — «Испытание», «Патруль», «Альбатрос».

Позже Лем признавался, что поначалу не задумывал писать цикл, но вот как-то так получилось: один рассказ, за ним другой, третий. К тому же, за исключением двух-трёх рассказов, сборник не казался Лему очень удачным. Будущее следует описывать с эпическим размахом, нужно уметь набрасывать запоминающийся историко-социальный фон; с этой точки зрения рассказы о доблестном пилоте выглядят мелковатыми. Ни семьи, ни близких людей, ни отчётливого окружения. Неудивительно, ведь Лем думал написать один, ну два рассказа, а они вдруг начали разрастаться в цикл. Да и что за герой? Ни особого интеллекта, ни сногсшибательных авантюр. Только одно оправдывало пилота Пиркса в глазах Станислава Лема, его создателя, — человечность. Именно человечность помогала Пирксу всегда оставаться самим собой и из самых напряжённых ситуаций выходить с достоинством.

В 1959 году Станислав Лем был награждён Крестом офицерского ордена Возрождения Польши. Пришла известность, появились деньги. Не сумасшедшие, конечно, но их хватило на покупку первого автомобиля. Им оказалась немецкая (ГДР) малолитражка Р-70. Ни у Станислава, ни у Барбары водительских прав не было, пришлось учиться и этому. Впрочем, уже скоро писатель лихо разъезжал по Кракову. Одна поездка даже чуть не завершилась катастрофой. Лем вёз своего приятеля писателя Яна Юзефа Щепаньского в соседний городок. Шёл весенний дождь, перебиваемый мокрым снегом, видимость никакая, и вдруг скользкую дорогу перегородил тяжёлый грузовик. «У меня был выбор: или столкнуться с ним, или рассчитывать на какое-то чудо, — рассказывал Лем. — С необыкновенным хладнокровием я направил автомобиль в кювет, где, к нашему счастью, оказалось много снега» {54} 54 Lem Т. Awantury na tle powszechnego ciążenia. S. 53. .