Геннадий Прашкевич - Станислав Лем

В Советском Союзе роман перевели быстро, но публикация проходила со скрипом.

Опытные партийные деятели чувствовали, что нет в романе Станислава Лема того «подлинного духа коммунизма», которым ранее отличались «Астронавты» и «Магелланово облако». Одному из переводчиков Лема, Рафаилу Нудельману, пришлось даже писать специальное предисловие, в котором роман объяснялся с удобных для партии позиций, ну а издательство, в свою очередь, уговорило знаменитого космонавта Германа Титова подписать это предисловие…

Судьба романа «Рукопись, найденная в ванне», изданного в 1961 году, оказалась куда сложнее.

Лем написал эту книгу во время очередного своего бегства от аллергии в Погорье — в дом писателей «Астория». Там рукопись прочли приятели Лема — писатели Ян Котт (1914–2001) и Мацей Сломчиньский (1920–1998). Не сговариваясь, в один голос они объявили: да, книга получилась неплохая, книга получилась даже замечательная, но в Польше её не опубликуют.

К счастью, Лем так не думал. Он уже научился работать с властями.

Гораздо позже, в октябре 1991 года, писатель признался Константину Душенко, ещё одному своему русскому переводчику: «Я был вынужден снабдить “Рукопись” неким предисловием, в котором место действия фиктивно переносилось в Америку, — в противном случае роман не вышел бы “по цензурным соображениям”» {60} 60 Лем. С. Собрание сочинений: В 10 т. М.: Текст, 1994. Т. 5. С. 339. .

На самом деле «Рукопись», конечно, рассказывала не про США или СССР.

Роман был посвящен военной бюрократии вообще. Не бюрократии какой-то одной отдельной страны или формации, нет, это было поистине универсальное (почти научное) исследование поведения людей в некоей замкнутой системе, независимо от того, где и как такая система возникла.

Лучше всего объяснил это сам Лем.

«Стремясь исследовать как бы граничные, даже экстремальные варианты процессов общественной дегенерации, я написал “Рукопись, найденную в ванне” — произведение в значительной мере памфлетное и гротескное. Я писал его иначе, чем предыдущие свои вещи, поскольку иная ориентация наложила иной отпечаток и на работу, и на стиль. Уже в процессе написания я пришёл к мысли, что тотальная альенация, царящая в созданном мною “микрообществе”, до такой степени лишает любую личность её индивидуальных свойств, что буквально всё в этой личности становится функцией аппарата государственного принуждения, — даже черты лица, даже бородавка на носу. И, превращаясь из субъекта в инструмент, человек уже не действует сам, нет, им теперь действует какой-то безымянный аппарат. Такой подход привёл меня к весьма любопытной проблеме взаимопонимания — циркуляции информации, различных родов языка, наречий, диалектов, говоров…»

Тут писатель действительно дал себе волю!

РАБОЛЕПНИЧЕСТВО… ЭСХАТОСКОПИЯ… МИСТИФИКАТОРИКА… КАДАВРИСТИКА… СУЩЕСТВА ВОЗДУШНЫЕ — см. АНГЕЛЫ… ЛЮБОВЬ — см. ДИВЕРСИЯ… ВОСКРЕШЕНИЕ — см. КАДАВРИСТИКА… СВЯТЫХ ОБЩЕНИЕ — см. СВЯЗЬ… Наконец, вся эта ИНФЕРНАЛИС-ТИКА, ЛОХАНАВТИКА, ИНЦЕРЕБРАЦИЯ, ЛЕЙБГВАРДИСТИКА, ДЕКАРНАЦИЯ, даже ГРЕХ ПЕРВОРОДНЫЙ, то есть деление мира на информацию и дезинформацию!

«Любопытно, — продолжал Лем. — что свою “Рукопись” я начал писать, имея в виду создание просто ещё одного небольшого рассказа про Ийона Тихого (который, nota bene, должен был сам в нём выступать в роли рассказчика). Но в процессе работы тональность постепенно изменилась, юмор отошёл на второй план, а карикатурный гротеск выдвинулся на первый. Однако внимательный читатель и в окончательном варианте заметит определённую разницу между несколькими десятками первых страниц вступления и всей остальной частью повести…» {61} 61 Лем С. Размышления о методе. С. 208–209.

В повести «Рукопись, найденная в ванне» герой тщетно пытается отыскать комнату, в которую он может войти, пользуясь пропуском, выданным на его имя. По каким-то неясным причинам это невозможно. Поочерёдно герой попадает в Отдел Проверки, в Отдел Дезинформации, в Секцию Нажима. Он бесконечно блуждает среди людей в форме и в штатском, видит деловитых курьеров, проносящих кипящие чайники, видит деловитых секретарш, разливающих чай. Всё крайне запутанно, даже слова командующего: «Вы будете направлены к ним со специальной миссией (речь, понятно, идёт о подрывной деятельности. — Г. П., В. Б.). Ведь вы уже были там?»

Но в том-то и дело, что герой там не был.

Потому он и бродит по зданию в поисках некоей Инструкции, которая всё бы ему объяснила.

Коридоры… Переходы… Кабинеты…

«Только после доклада»… «Только для сдачи отчётов»…

Вновь и вновь секретарши, разливающие чай, офицеры с мускулистыми руками, украшенными шифрованной татуировкой, загадочные старички-хранители с синими отёкшими лицами… Абсолютно кафкианская вещь, не зря именно к «Рукописи» писатель всегда относился без присущего ему скепсиса. Тотализация намеренности — вот что его интересовало. Ведь человек в самом деле способен трактовать абсолютно всё, что попадает в поле его восприятия, как некое сообщение.

«— “Баромосовитура инколонцибаллистическая матекосится, чтобы канцепудроливать амбидафигигантурелию неокодивракиносмейную”, — прочитал я. — Это вы называете расшифровкой?

Офицер снисходительно усмехнулся.

— Это только второй этап, — объяснил он. — Шифр был сконструирован так, чтобы его первичное декодирование давало в результате именно нагромождение бессмыслиц. Это должно было подтвердить, что первичное содержание исходной депеши не было шифром, что оно лежит на поверхности и является тем, что вы до этого прочли.

— А на самом деле… Он кивнул.

— Сейчас вы увидите. Я принесу текст, ещё раз пропущенный через машину.

Бумажная лента выскользнула из ладони, появившейся в квадратной дверце. В глубине промелькнуло что-то красное. Прандтль заслонил собой отверстие. Я взял ленту, которую он мне подал. Она была тёплой, не знаю только почему: от прикосновения человека или работы машины. “Абрутивно канцелировать дервишей, получающих барбимуховые сенкобубины от свящеротивного турманска показанной вникаемости”. Таков был текст.

— И что вы намерены делать с ним дальше?

— На этой стадии заканчивается работа машины и начинается человеческая…»

Тотемизм и анимизм, был убеждён Лем, как и многие другие подобные явления в первобытных культурах, были основаны именно на том, что все можно воспринимать и понимать как сообщение, адресованное всем.

«Вы говорили, что всё является шифром. Это была метафора? — Нет.

— Следовательно, каждый текст… — Да.